— и нашел бы ее, может, на поле боя, а может, и на белой измятой простыне, в объятиях какой-нибудь дивной красавицы. Теперь же ему придется умереть естественной смертью. Жизнь его потечет ровно, разумно. Всему будет своя причина, свое объяснение. Все в меру, все рассчитано, все в должном порядке. И не случится ни одной чудесной ошибки, ни одного прекрасного срыва.
Что поделаешь, его сгубили собственные же достоинства. Был бы сереньким человеком, и жил бы себе спокойно. Как раз такой, как Нерсес, и нужен сейчас Аршаку. Католикос — второе лицо в стране. Он стоит рядом с царем и должен быть яркой, незаурядной личностью. Ну а сам он, сам? Разве он хуже Нерсеса? Разве меч его не так же вскипает в ножнах, не так же одушевляется, почувствовав его руку? Разве сам он не изведал дурмана любви и страсти с безымянными наложницами, блаженства этих ночей, из которых ни одна на другую не походила, у каждой было отличие, у каждой — имя?..
Так и надо тебе, Нерсес! Где же тут справедливость, когда царь забывает про себя самого, мается и страдает ради других, всю жизнь свою посвящает людям, большинство которых он и в глаза-то не видел, и знать не знает, а двоюродный его братец и в ус не дует, живет в свое удовольствие, как хочет, тешится, сам себе хозяин, сам себе царь. Поделом тебе, Нерсес! Давай послужи-ка совершенно неизвестным тебе людям, познай сполна весь ужас такого вот служения. Если раньше по каким-то особым случаям приносились жертвы у алтарей, даже, бывало людей закалывали, то сейчас цари ежедневно собою жертвуют. Поделом тебе, Нерсес. Давай-ка теперь и ты, с этим своим открытым, благородным лицом, ступай к алтарю и приноси себя в жертву. Изо дня в день сдирай с себя кожу, истекай кровью капля за каплей, все соки из себя выжми, — ничего, ничего. Кто сказал, что на лбу у тебя написано умереть этак негаданно, завидной и легкой смертью? В бою... Или на белой измятой простыне... Почему так? Почему в объятиях дивной красавицы? И что в этом завидного? Что в этом благословенного?
В одно мгновение все это утратило свою привлекательность и показалось царю просто-напросто пошлым. Он почувствовал вдруг дикую ревность — к Нерсесу, к его прошлому и к его будущему, которое не удастся, не состоится, да, точно — не состоится, точно — не сбудется. За несбыточность его будущего царь и полюбит Нерсеса, даже сейчас уже любит, сейчас жалеет.
Все это само собой, но вдобавок имелось и еще одно важное обстоятельство. Аршак был возведен на престол персидским царем. А это делало его подозрительным в глазах византийцев, лежало на нем непростительным, порочным пятном. Получи он свой венец от императора, тогда, значит, точно так же косились бы на него персы. Армянский царь, так уж повелось, всегда под угрозой. С самого своего зачатия, со дня рождения на свет, с первого крика, с первого же самостоятельного шага, когда присматривающие за ним вдруг замечают, что он пошел сам, ни за кого не цепляясь. И вот теперь он должен угодить императору, отдав духовную власть роду Григория Просветителя, всегда державшему сторону греков, должен в какой-то мере оправдать себя в глазах императора и в той же мере провиниться перед царем царей. Опять, опять это осточертевшее равновесие, опять эти тошнотворные усилия выровняться.
В стране полно канатоходцев, которых вознаграждают деньгами и едой, и они довольны; ему же, первому из канатоходцев, царю канатоходцев, вручают взамен корону, вручают вот этот драгоценный, роскошный, переливающийся жемчугами венец, а ты старайся-ка, держи его покрепче на голове, не дай бог уронишь: ведь где-то там, под канатом, там, на земле, далеко внизу, какие-то людишки замерли в ожидании, с обращенными к тебе взорами, с протянутыми руками...
Еще только приняв венец, Аршак начал с того, чтоб расположить к себе, вернуть ко двору, к участию в общих делах царства отстранившихся, замкнувшихся в своих владениях нахараров.
«И державная власть в армянской стране возродилась и окрепла, как прежде, — повествует историк. — Вельможи оказались вновь каждый на своем месте и сановником при своем сане. И в первую очередь должность азарапета была поручена роду Гнуни, дабы они имели попечение о крестьянах, строящих и кормящих всю страну. Также должность спарапета, предводителя войск, поручил царь славному и благородному роду Мамиконянов, носящему знамена с изо-
бражением голубя и со знаками орла, бесстрашному и отважному, преуспевающему в военных делах, роду, которому небо всегда посылало победу и добрую славу. Назначил и других должностных лиц...»
Были восстановлены в своих должностях Айр-Мард-пет — главный советник по внутренним делам, Смбат Багра-туни — венцевозлагатель и аспет, Гарджуйл Хорхоруни — главный телохранитель. Назначены были главный смотритель одежд, стольник, кравчий, главный палач, охотничий, конюший, оруженосец, а также сенекапеты, писцы, переписчики. Аршаку казалось, что он делает мудрый шаг — десятки нахараров теперь у него в долгу и постараются отплатить за оказанную им честь преданностью, согласием и единением. Воодушевленный своей деятельностью, он был даже уверен, что до него никому и в голову не приходила такая хитрость. Со временем, однако, ему открылась другая истина — что по естественному, идущему издревле закону людям свойственно забывать о своей задолженности и преспокойно не выплачивать долг.
Значит, не в том состояла мудрость, чтоб раздавать высокие должности, а в том, чтобы раздать их своим близким, своей родне, людям, которых связывает друг с другом кровь. Католикосом должен быть его человек. И вообще все более или менее влиятельные должности при дворе должны быть и будут заняты его людьми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148