При Аршаке четыре первых места в этом списке занимали именуемые бдешхами владетели порубежных областей — Цопа, Алдзника, Гугарка и Кор-дука — сторожевые границ, особо приближенные к трону. За ними следовали владетель Сюника, князь-венцевозлагатель из рода Багратуни, князья Арцруни, Хорхоруни, военачальник, или спарапет, Мамиконян и далее около ста нахараров.
В этот день дозорные на крепостной стене то и дело взмахивали платками, оповещая о прибытии новых гостей. Нахарары, званные на обед, прибывали каждый со своей свитой. Миновав Трдатовы врата, они спешивались с коней, приветствовали друг друга, обменивались крепкими рукопожатиями. Затем проходили в одну из дворцовых зал, где скидывали с себя меховые накидки и мыли руки душистым травным порошком. Дома у себя до отбытия на подобные торжества они совершали полное омовение, умащались благовониями, укладывали волосы — длинные вьющиеся пряди сплетались и окружали голову пышным венцом. На всех были алые атласные кушаки — знак княжеского достоинства, на ногах — башмаки самой разной окраски, на пальцах — перстни, служившие не печаткой, а украшением. Лишь несколько избранных являлись в тиарах, браслетах, с серьгами в ушах и ожерельями на груди.
Заслуживающим особого отличия нахарарам царь дарил по одному красному башмаку. Два красных башмака мог носить лишь царь, так же как и одному ему за столом полагались золотые ложка и вилка и золотая чаша. Нахарары оставались за пиршественным столом при мечах и кинжалах, уже и не помня или же прикидываясь непомнящими, что обычай этот идет от горького опыта тех времен, когда, не раз бывало, на безоружного гостя за столом же обрушивалась царская месть. В свою очередь и царь ни на минуту не допускал или прикидывался ни на минуту не допускающим мысли, что прежде всего и именно против него это и направлено.
И таким вот образом нахарары и царь, забывая время от времени про вековую свою вражду, исполненные обоюдного согласия и доверия и вооруженные до зубов, собирались на праздничное пиршество во дворце.
Васак был короткорукий, коротконогий, но, глядя, как он шагает, всякий смекнул бы, что спарапет и не подозревает об этом.Вот снова во дворце, окруженный со всех сторон ослепительным, ошеломляющим блеском и роскошью, среди которых чувствует себя как-то неловко, незащищенно. Если бы здесь накинулись вдруг на него заговорщики, он, наверное, растерялся бы, как неопытный юноша, ни разу еще не державший в руках оружия. Чтоб обрести себя, ему нужно было открытое поле, нужны были небо и горизонт. В пустом дворце его уху отовсюду слышался шепот — он исходил от стен, от каждой колонны, от ковров, от ступеней мраморной
лестницы, и Васак поневоле ускорил шаг, чтобы глухие шепоты не осели пылью, не въелись в его оружие и одежду. Это были шепоты коварства, козней, интриг, злословия, клеветы, которые, однако, не сегодня возникли, а веками множились и копились тут. Дворцовые стены вбирали их, пропитывались ими изо дня в день и, казалось, от добавления этой примеси к их камню и песку, глине и извести становились еще крепче, еще выносливее. Шушуканье и перешептывания о том, как во времена Хосрова Котака два могучих рода — Манавазянов и Ордуни, — поссорившихся по какому-то пустячному поводу, преданы были мечу и прекратили существование. О том, как пал невинною жертвой неосмотрительной политики зрелых мужей пятнадцатилетний юноша Григорис, которого его отец, католикос Вртанес, направил первосвященником в пределы грузин и албанов, маз-куты же, в чей стан он прибыл однажды, услышав, что Христос осуждает убийство и алчность, грабительство и разбой, до крайности изумились и, не долго раздумывая, расправились с юным первосвященником, привязав его к хвосту коня и протащив по полю. Как второй сын Вртанеса, католикос Усик, не допустил недостойного царя в церковь, за что и был у церковного же порога бит батогами и предан смерти. О том, как всемогущий князь Рштуни, наперекор увещеваниям добрых людей, повелел свергнуть с утеса в Ванское море восемьсот своих ни в чем не повинных узников. О том, что побежденная, поверженная Армения неизменно представляется в образе женщины со скорбным лицом, сидящей под полотнищем римского знамени; и о том еще, что армянки никогда не простят своим нерассудительным, недальновидным мужчинам, не простят им их праздной похвальбы и горячности, роковой, губительной неспособности действовать головой, а не одним только сердцем. И о многом еще...
— Сегодня азарапет будет смещен со своего кресла и посажен между князьями Гнуни и Сааруни.
— В чем же он провинился?
— А в том, что присвоил какую-то часть подати, причитающейся дворцу.
Но это было уже не смутное шушуканье-перешептывание, а различимые вполне ясно слова, будничные, ленивые и мирные голоса. Даже можно было догадаться, чьи они и откуда. Скорее всего, это судачили где-то рядом слуги.
Васак встряхнул головой и сам себе улыбнулся: вот она, Армения, вот она, родненькая. Если б кто сейчас спросил у спарапета, а что же все-таки такое Армения, он без малейшего колебания и задержки пересказал бы услышанный разговор. Как есть, слово в слово пересказал бы. Ничего не убавив, ничего не прибавив. Всем все известно. Все знают, кого и куда сместят. Кого и куда посадят в столовой палате. У кого что будет отнято и кому подарено. За какую провинность и за какую заслугу. Кто сколько выплачивает налога. Кто кому должен. И сколько должен, и с каких пор. У кого нынешний год урожай был богатый, у кого скудный. Кто с кем и о чем вел разговоры, когда и где, в каком уголочке, под каким кустом, скалою, стеною.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148