— А византийка? Что ты скажешь насчет византийки?
- Я услышала о ней в твоем дворце, царь. От твоих приближенных. Тотчас по приезде. Тебя это не беспокоит?
Царь обескураженно замолк. Намек был донельзя прозрачен. Тут пахло предательством, подлым и гнусным предательством. Измена притаилась прямо у него под носом, изменники — его люди. И он не нашелся с ответом. Эта игра за тобой, подумал царь.
- Отчего же послы твоего брата не изъявили по этому поводу неудовольствия? - полюбопытствовал царь, ведь не приходилось долго ломать голову, чтобы смекнуть: персы должны были расценить присутствие византийки как отступничество армянского царя.
- Я уже сказала. О византийке услышала я, а не они.
- То есть? - почти что крикнул царь, сгорая от нетерпения.
- Я промолчала, царь. Они в неведении.
- Отчего же? - удивился царь.- Ты была обязана поставить их в известность. Памятуя о брате, памятуя о себе самой.
- Это наше семейное дело, царь, - отшутилась Ормиздухт. — И касается оно только нас четверых: меня, тебя, византийки и царицы.
- Неубедительно, - не уловив шутки, рассердился царь, не способный уже разглядеть под ногами ловушек. - Мне нужен обоснованный ответ.
- Ты получил его, царь, - искренне удивилась Ормиздухт. — Если муж придется мне по душе, я сумею ему покориться.
И эта игра за тобой, подумал царь. Ничуть не лукавя. Хоть ты и лжешь, но лжешь так, что не подкопаешься. Сколько нужно тонкости, сколько умения и хитрости, чтобы поставить меня на колени. А после этих слов я на коленях.
Размышляя таким образом, он вновь задался прежним вопросом: а может быть, я ей и вправду нравлюсь? Что здесь такого? Почему бы и нет?
— Одного я не понимаю, — по-деловому продолжил царь. — Обыкновенно твой брат, да и предшественники его тоже для надежности брали у нас заложника. Как по-твоему, не заложница ли ты теперь? И не кажется ли тебе это странным?
— Нет, царь, я не заложница. Я твоя жена.
— Оставь эти глупости! — внутренне возликовал царь, потому что хитрость Ормиздухт впервые выглядела нагой и жалкой. — Ведь я же смогу использовать тебя как орудие против твоего брата. И если меня вынудят... в крайних обстоятельствах... я пожертвую тобой, верно? Точно так же, как твой брат — моими родичами.
— Прости, царь, но мне придется тебя разочаровать.
— Ну-ну?
— Чтобы я считалась заложницей, брат должен очень меня любить. Иными словами, он должен очень дорожить моей жизнью, а мою смерть воспринимать как величайшее бедствие. Верно?
— Верно,— согласился царь.
— А как ты полагаешь, люби он сестру, послал бы он ее на чужбину ради собственной выгоды? Ты бы, к примеру, послал ?
— Нет, не послал бы, — признался царь, чувствуя, что опять терпит поражение.
— Брат не любит меня, — весело сказала Ормиздухт и победительно добавила: — Запомни, для него нет на земле ничего святого. Видишь, царь, меня едва ли назовешь заложницей.
— Ладно, — сделал царь последнюю попытку, — допустим, что брату и впрямь безразлична твоя жизнь. А тебе-то, тебе? Я могу тебя убить, чтобы нанести ему оскорбление. Пускай твоя смерть его не опечалит, но она ударит по его самолюбию. Это будет пощечина. На глазах у всего мира. Что
скажешь ?
Царь почувствовал, что создалось довольно-таки странное положение. В сущности, он не угрожал Ормиздухт, а, волей-неволей считаясь с ее умом и смекалкой, пытался разрешить вместе с ней кое-какие вопросы, до конца в них разобраться.
И получалось, будто все, о чем шла речь, касается отнюдь не их и будто у них есть другая, общая забота.
— Ты не можешь меня убить, царь.
— Садись,— предложил царь.
— И не потому, что ты великодушнее брата, а потому, что он могуществен, а ты слаб.
— Садись же, в ногах правды нет.
— Даже в миг безысходности и отчаяния ты не посмеешь пойти на такой шаг. — Ормиздухт села в кресло, и царь сразу успокоился. — Потому что для тебя, царь, этот шаг неестествен. Представь, нищему дали много денег. Он же все равно не сумеет их истратить.
Что верно, то верно. И эта игра за тобой. Есть народы, рожденные давать заложников, и есть народы, рожденные заложников захватывать. А если они вдруг чудом поменяются местами? Неважно, ты опять же ничего не сделаешь. Будто тебе в руки попало грозное, невиданное боевое оружие, а ты не знаешь, как его применить. Ну-ка попробуй, только попробуй тронуть Ормиздухт. Пускай себе брат ее не любит и ее смерть нимало его не огорчит. А оскорбление, а попранное самолюбие?
Не полагаешь ли ты, часом, что в них сокрыта меньшая, чем в любви, сила? Увидишь, как шах разрушит твою страну, как растопчет ее. Разорит, сожжет дотла, и пройдут века, пока ты опомнишься. Ради собственной твоей пользы откажись поскорее от мысли, будто у тебя есть заложница, иначе приманка слишком далеко заведет тебя по ложному пути... Слава богу, что ты не угодил в западню и не искал удачи там, где ее нет и в помине. Благодаря Ормиздухт. Может, и вправду, если муж пришелся ей по душе... А что? Чего тебе недостает? Помимо сложнейших законов бытия имеются еще и простейшие. И, насильно себя остановив, не докончил оборванную на половине фразу: она сумеет ему покориться.
Ормиздухт поднялась, поклонилась и медленно направилась к двери.
— Но я не позволял тебе уйти! — От удивления царь даже простер вперед руку.
Ормиздухт с улыбкой обернулась:
— Первый разговор между супругами не должен затягиваться. Это опасно, царь.
Вновь почтительно поклонилась и вышла. Царь ошарашенно глядел на затворенную дверь; простертая рука застыла в воздухе.
Он хлопнул по ней ладонью, опустил руку и — в полном одиночестве — громко засмеялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148