Ведь если бы царь не нашел в себе для этого сил, Гнел из любви к нему готов был его убить. Страна жива благодаря сказкам и легендам, а не благодаря битвам, недолговечным победам и поражениям. Стране нужны песни — песни, передающиеся из уст в уста, из рода в род. И наконец, достойные поминовения годовщины, которые свято отмечаются каждым новым поколением, оживляя, обновляя, увековечивая память народа. Нет, он не достиг этого, не продолжил оборванную на половине легенду о Тигране Великом и не довел ее до следующего армянского венценосца — царя Папа. И потому обязан умереть — именно так, обязан.
Что представлял из себя Самвел? В сущности ничего. А на поверку он мудрее порфироносного царя, потому что нежданно-негаданно стал этаким светочем в страдальческой нашей жизни. Всех нас предадут забвению, наши имена запорошит пыль истории, а вот его имя никогда не забудется. Потому что он сотворил сказку. Породил легенду. Сложил песню. Обеспечил себе, а отчасти и всем соплеменникам бессмертие. Жизнеописание народа создают люди, подобные ему, а не мне или Аршаку. Стало быть, решение не изменится. Благодарение богу — нет, не изменится. Смерть — вот ответ на наши преступления.
Ему бросился в глаза чудом уцелевший посреди развалин и пепелища цветок. Всю жизнь он был равнодушен к цветам, не чувствовал их благоухания, не замечал их прелести. Полагал, что мужчине не пристало любоваться цветами. Но тут нагнулся, сорвал цветок и перед лицом величайшей истины — смерти — не устыдился душевной слабости. Однако
так и не поднес цветок к лицу, не вдохнул его аромата — не знал, что цветы затем и срывают. Просто сунул за пазуху. Потом развязал кошелек, достал деньги и поровну раздал нищим.
Как тверд камень, как мягка земля, как жарок огонь, как холодна вода, как лазурен небосвод, как смертоносен меч, как высоки окрестные горы, как близок этот порушенный дом и как далек тот, другой...
Вот та запоздалая сладость жизни, те непререкаемые и священные истины, которые он постиг и ощутил всем своим существом на пороге смерти. И он мысленно попрощался с вещами определенными и совершенно четкими: с твердостью и мягкостью, холодом и жарой, близью и далью. Потому что так же определенно было его расставание со всем этим.
— Я умру у подножия вон тех скал, — деловито и отрывисто сказал Гнел. — Смотрите внимательно. И хорошенько запоминайте. Чтобы не спутать мой труп с другими. И чтобы сразу отыскать его, когда вернетесь. Покажите его маловерам, и они убедятся в правдивости вашего рассказа. Наха-рары непременно меня узнают.
Он обнялся с каждым из нищих и быстро направился к скалам.
Нищие воспользовались передышкой. Подчистую обирали умерших, прихватывая все, что могло сгодиться. Набивали котомки башмаками, поясами, шапками, бусами, гребнями, платками... В их движениях не было ни суетливости, ни поспешности, то есть сознания, будто они заняты чем-то предосудительным. Никто и не думал скрывать своих поступков. Ибо у любого человека на земле свое дело и свой, данный ему богом заработок.
— А у этого в кармане хлеб! — обрадовалась одна из нищенок и, присев на камень — от добра добра не ищут, — принялась за еду.
Только пожилой, очевидно по праву старшинства, не участвовал во всем этом. Он смотрел на скалы и терпеливо ждал. Он непременно сюда вернется и выполнит просьбу князя, хотя странновато, что на сей раз милостыню требуется заслужить. Получается, будто это не милостыня, а плата, иными словами, нечто зазорное для свободной от любого рода обязанностей, своевольной нищей братии. Может, он уже слишком стар и эта слабость — первый признак его немощи? Он потерял былую выносливость, быстро устает, насилу одолевает подъемы, тяжело дышит, а все это противопоказано настоящему христараднику. И он уверен: предложи он сото-
варищам воротиться и уважить просьбу князя, они сочтут его нарушителем вековых законов нищенства и сообразят, что давно пора приискать нового вожака.
— Этот человек покончил со своим делом,— сказал он; как ни жаль, а обещание, вероятно, придется нарушить...
Нищие собрали пожитки и заспешили из мертвого города. Они шли туда, где поспокойней, а таких мест день ото дня становилось меньше и меньше.
Аршакаван, которому не минуло и десяти лет, исчез с лица земли. Там, где скрещивались пути Запада и Востока, посреди равнины, именуемой Ког, на дороге, пролегающей от Трапезуида через подножие Масиса к Персии, не было более такого города.
И не было меры и предела ликованию нахараров. Они словно захмелели от радости. Расхаживали по городу, который сровняли с землей, и с величайшим удовлетворением разглядывали плоды достославной своей победы.
Победа победе рознь, а за эту им должны быть признательны подданные всех стран и племен, и господа и слуги. Отныне мир прост и понятен, как и прежде, всем и каждому ведомо, кому что делать, вновь входят в силу установленные богом порядки, в том числе закон равновесия: по одну сторону черты — господа, по другую — слуги. Если кто-то думает, прочим уже нет нужды утруждать себя тем же. Этот человек подумает за всех. Более чем достаточно одного познающего истину, а другие пускай занимаются своими делами. Обязанности надлежит распределять с умом. Что получится, если не будет господ и слуг? Или — по-иному — если человек будет одновременно и господином и слугой? Противоестественного этого положения не вынесет никто — не только князья, но и простолюдины. В один прекрасный день они взбунтуются и потребуют от господ: извольте-ка выполнять свой господский долг. Потому что если один защищает право властвовать, другой с равным успехом может настаивать на своем праве — быть подвластным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148