Фараон Нектанебо II, последний в чреде трехсот пятидесяти властителей, бежал, спустившись вниз по священной реке, и, достигнув Эфиопии, исчез бесследно и навсегда.
Некоторое время спустя первый прорицатель Амона огласил послание оракула: «Фараон ушел, но он вернется на землю Египта не в облике старца, а в расцвете молодых сил и изгонит с нашей земли персидского завоевателя».
Это было произнесено и услышано людьми в храмах, когда Александр покидал Мизу. Северное солнце вот-вот должно было выйти из-за туч.

II. От Перинфа до Регентства

Прибыв в Перинф, Александр нашел Филиппа сильно изменившимся, постаревшим. В последних походах он получил два ранения: один удар пришелся по лопатке, другой по руке с той же стороны; уже будучи кривым, теперь он стал почти калекой и с трудом пользовался одной левой рукой.
Он отяжелел, пил все больше и больше. В то время он стал нетерпелив и вспыльчив, так как устал многие месяцы топтаться перед этой прекрасно укрепленной крепостью, которую он мог лишить лишь наружного оборонительного кольца, но не был способен отрезать от моря; персы снабжали население продовольствием, греки – войсками.
Тяжелым взглядом смерил Филипп юношу, так и не сказав, зачем вызвал его в войско. Он выделил ему палатку по соседству со своей, однако не передал ему командования ни над каким отрядом. «Ты останешься подле меня», – сказал Филипп сыну.
И Александр стал жить лагерной жизнью, среди грубых и разнузданных военачальников, привыкших к разным вольностям, каким предаются победители. Для своих удовольствий они использовали не только похищенных или продажных женщин, но и своих подчиненных, солдат и рабов: любовь между мужчинами процветала в этом войске, созданном по образу фиванской рати, основой которой был героический Священный фиванский отряд – входившие в него воины сожительствовали, как любовник с любовницей или как муж с женой, поклявшись, что ни один из них не переживет другого.
Иные из окружения Филиппа слишком нарочито подражали фиванцам (что, впрочем, не умаляло их бойцовских качеств): надушенные, облаченные в роскошные ткани, украсив драгоценностями волосатые руки и груди, они так ухаживали за своими бородами, как обычно женщины ухаживают за волосами, и, не стесняясь, ходили при всех в обнимку; стороннему наблюдателю эта когорта показалась бы сборищем шутов.
Александр, только что прошедший обучение у Аристотеля и познавший лишь целомудренную любовь, соединившую его нежными узами с Гефестионом, был всем этим крайне шокирован. Сцены пьянства, при которых он присутствовал каждый вечер, не присоединяясь к бражникам, вызывали у него чувство отвращения и сурово осуждались им. Отклоняя домогательства куртизанок в мужском обличий и разбитных вояк, он дожидался, пока вино одурманит всех, чтобы, удалившись в палатку, предаться чтению Гомера и мечтам об Ахилле и Патрокле, Ахилле и Бресииде. Филипп, глядя на этого молчаливого блюстителя нравственности, говорил, пожимая плечами: «Клянусь богами, не пойму, отчего мальчик ходит грустный. Зачем мне в войске второй Антипий?!».
Однако под стенами Перинфа часто происходили стычки – когда осажденные пытались сделать вылазку либо когда македонцы проверяли силу неприятеля. Вскоре после своего приезда Александр смог впервые принять участие в бою. Эта маленькая стычка была так же важна для юноши, как большое сражение. Сражаясь рядом с отцом, он хотел показать ветеранам свою силу и удаль. Военачальники посмеивались над тем, что он не участвует в их грубых развлечениях, и он пытался доказать, что в ратном деле ни в чем не уступает им.
Среди разрушенных укреплений невозможно было сражаться верхом, а только в пешем строю – при помощи копья и меча. Александр ринулся на неприятеля со всей силой, ловкостью, отвагой, разя направо и налево, что вызвало восторг у всех, кто это видел. Казалось, что у него десять рук. Когда потом его спросили, что он тогда почувствовал, юноша ответил: «Не знаю, я в тот момент ни о чем не думал».
Вечером Филипп выказал по отношению к Александру те же чувства, то же внимание, что и тогда, когда увидел его верхом на Буцефале. Он сказал: «Ты мало пьешь. Но, тем не менее, ты достоин быть моим сыном».
Чтобы доставить ему удовольствие, Александр залпом осушил большой кубок вина.
В Перинфе Александр понял, что во время войны царь, сражаясь в течение двух часов, сто других часов проводит, заботясь о снабжении лагеря продовольствием, собирая сведения о противнике. Он должен выслушивать гонцов, управлять службами, сноситься с чужеземными государствами. Александр понял, что властитель может управлять своими владениями прямо из палатки, поставленной в поле, но при условии, что у него хорошо налажены связи и все издалека ощущают его грозную силу. В этом деле Филиппу не было равных. Он знал, что каждый день делает каждый управляющий его провинциями и отправлял им личные приказы при малейшем затруднении. Его регулярно осведомляли о происходящем в Афинах, где Демосфен постоянно призывал своих сограждан к войне, и дошел даже до того, что советовал заключить союз с их вечным врагом – Персией – против Македонии.
Когда Демосфен заявлял: «Не думайте, афиняне, что подданные Филиппа радуются тому, что радует его самого. Совсем наоборот – он стремится к славе, они же – к своей безопасности. В то время как он старается достичь цели, пренебрегая опасностью, они не хотят, чтобы их отрывали от дома, детей, родителей и жен…»; и когда он утверждал: «Не только в стане союзников Филиппа, которых он подозревает в измене, царит недовольство, но и в его собственном царстве нет единства и согласия, о котором столько говорят», – то он был не так уж далек от истины, и Филипп это знал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112