Он двинулся на север. Я сопровождал его в этом коротком и легком походе. Племена были свирепого нрава, но плохо организованы; они поджидали войско Филиппа (как мы уже говорили, измотанное и на грани мятежа), а вместо того увидели, что молодой царевич бодро движется на них со стороны, откуда его никто не ждал, во главе свежих войск, воины которых молились на него, как на бога.
«Овен поражает голову, – сказал я Александру, – в битве всегда пробивайся к вождю». Однако он едва ли нуждался в подобном совете. Его природа сама подсказывала ему, как надо действовать. Ускоренным маршем двинулся он прямо на город, в котором укрепился вождь восставших племен. Меды предпочитали биться в открытом поле, а не держать оборону; город был взят сразу же, едва успело сомкнуться кольцо окружения. В тот же день Александр изгнал жителей и, по примеру Филиппа, назвавшего своим именем город на склоне Родоп, издал приказ о том, что отныне новая македонская колония будет носить имя Александрополь.
Весть о победе исполнила радости царицу Олимпиаду и всех македонцев, однако у Филиппа к чувству удовлетворения примешивалось некоторое беспокойство. Пока он возвращался из долгого и не слишком успешного похода, во время которого его достоинства стратега впервые были поставлены под сомнение и пришлось даже принять меры к подавлению бунта среди своих людей, его наследник неожиданно покрыл себя славой. Лавры перешли к другому.
Филипп приказал Александру незамедлительно присоединиться к нему на севере: ему не хотелось, чтобы молодой победитель торжествовал без него. Так что возвращались они вместе, бок о бок – одноглазый, несколько удрученный гигант и прекрасный, как Аполлон, молодой царевич на черном Буцефале.
Однажды, проезжая по горному ущелью, они попали в засаду, устроенную племенами медов. Во время боя они потеряли друг друга из вида. Вдруг, обернувшись, Александр увидел, что копье пронзило живот коня Филиппа, а самого его ранило в бедро. Конь завалился на бок, придавив раненого царя. Спрыгнув с Буцефала, Александр подбежал к Филиппу, прикрыл его своим щитом и отбивался от дюжины наседавших врагов, пока не подоспела подмога. Если бы не Александр, Филипп Македонский был бы в тот день убит. Он безоговорочно признал это и публично выразил юноше свою благодарность.
Но к благодарности примешивалась толика горечи. Когда войска входили в Пеллу, Александр ехал верхом, а Филиппа несли на носилках. Вследствие последнего ранения царь остался хромым. Он уже привык к потере глаза, к ранению в лопатку и в руку, оставшуюся искалеченной, но так пенял на судьбу из-за своей короткой ноги, так часто на это жаловался, что однажды, дабы его успокоить, Александр сказал ему: «Как ты можешь сожалеть о том, что при каждом шаге напоминает тебе о твоей отваге?».
Филипп ничего не ответил. Он только качал головой и размышлял, действительно ли он дал когда-то жизнь этому юноше. Но одно он знал точно: теперь он сам обязан ему жизнью. Потом он приказал налить себе вина, дабы забыть о том, что времена юности миновали.

III. Скромность

Никому не следует извиняться за то, каков он есть.
Если тебе, сын мой, с юного возраста говорили о твоем великом будущем или если о твоем величии говорит тебе тайное чувство, отставь в сторону скромность. То, что для других людей – добродетель, для тебя будет оплошностью и проявлением слабости.
Если ты призван царствовать, вести за собой и повелевать – отринь всякие намерения казаться смиренным, ибо это ложь, ибо на самом деле ты не чувствуешь себя смиренным. Оставь это смирение для общения с богами.
Как смогут те, кто вверен твоей власти, поверить в твое превосходство, если ты сам в нем сомневаешься; уподобившись им, ты окажешь им плохую услугу.
Пророк, правитель или царь требует, чтобы ему оказывали должные почести. Люби славу, пусть жалуют тебя почестями. Склонившиеся перед тобой только подчеркнут твое величие.
Ты можешь пренебрегать любовью окружающих, твой удел – одиночество. К чему тебе внимание одной-единственной женщины, когда тебе внимают целые народы?

IV. Калликсена

В свои семнадцать лет Александр доказал, что может командовать войском и управлять государством, однако он оставался девственником.
Целомудрие молодых людей обычно предстает упреком стареющим распутникам; кроме того, всякое отличие Александра от Филиппа возбуждало в последнем старые подозрения. Отсутствие интереса, даже любопытства у царевича по отношению к любовным забавам казалось Филиппу, рано привыкшему к разврату, настолько непонятным, что он уже стал сомневаться в мужских способностях Александра и беспокоиться за будущее династии.
Олимпиада не менее его была обеспокоена целомудрием сына. Как и большинство матерей, оскорбленных неверностью мужа, она тем не менее желала, чтобы ее сын обольщал всех женщин подряд. Она полагала, что если уж она родила такого бога-победителя, то в таком же качестве он должен проявить себя и на любовном поприще. В Пелле хватало и девственниц, и замужних женщин, и вдов, мечтавших отдаться прекрасному Александру, но он проходил мимо, не обращая внимания на их многообещающие взгляды. Его давние товарищи по учебе в роще нимф – Гектор, Никанор, Марсий и Птолемей – крепкие юноши, соревновавшиеся в любовных приключениях, однажды попробовали из любопытства завлечь его в объятия одной замужней женщины, но он отказался, оставив жену, уже готовую изменить мужу, в крайней досаде.
Чтобы посвятить Александра в таинства любви, Олимпиада обратилась к Калликсене, прекраснейшей двадцатипятилетней фессалийке, обучавшейся у жриц Афродиты, но отошедшей от священных дел и ставшей в столице одной из лучших гетер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112