он принес благодарность Клиту, спасшему ему жизнь, когда ей угрожал Спиридат. Гефестион, Никанор, Кратер, Мелеагр, Неарх, Диад, Птолемей – все получили словесные лавры. Затем Александр распорядился, чтобы люди хорошо подкрепились и были наготове к исходу дня. Поднявшись к северу, он перешел ночью перевал там, где никто его не ждал, и на другой день оказался, как он того и хотел, лицом к армии Дария, в узкой долине Исса, между горами и морем.

V. Имя царей

Вы, неверующие, вы, кто сомневается в магической силе букв и звуков, как вы думаете: почему среди царей, из поколения в поколение, повторяются одни и те же имена, точно так же, как передается по наследству престол? А почему вы сами даете вашим детям имена знаменитых людей или тех из ваших предков, чья память делает вам честь? Не потому ли, что уповаете на способность этих имен передавать благодетельные силы?

VI. Лагерь Дария

Александр пил из чаши, взятой среди другой добычи; ее стоимости хватило бы, чтобы купить дворец. Устроившись в шатре Дария, растянувшись на ложе Дария, он поглядывал временами на широкое кровавое пятно, проступившее через повязку, которую ему наложили на бедро, и, казалось, не понимал, откуда взялась эта рана.
И на этот раз, как при Гранике, но только в еще большей степени, бой прошел для него как бы в бреду. В нем обитали небесные силы, завоевание было его призванием, и потому в момент битвы он становился подобен пифии, когда та пророчествует, аэду, когда тот сочиняет свой трагический гимн, или Пифагору, склоненному над триадой чисел: душа покидала его, чтобы войти в сговор с тайными силами мира. А теперь, закончив на сегодня свою работу победителя, он слушал рассказ о битве, которую плохо помнил.
В полдень, когда македоняне спустились по горному склону, они оказались лицом к лицу с неприятелем, который ждал их, укрепившись за частоколами. Там, стоя на колеснице, далекий и все же узнаваемый, окруженный тысячами огней, которые солнце зажигало на драгоценных камнях его панциря, Дарий Кодоман возвышался над своей армией. Александр развернул свою тяжеловооруженную пехоту, построив ее в шестнадцать рядов, и послал фессалийскую конницу на левый фланг, вдоль побережья, которое приказал Пармениону удерживать во что бы то ни стало. Внезапно невероятный вопль из более чем ста тысяч глоток поднялся над тесниной, и эхо разнесло его по соседним долинам. Тридцать тысяч македонян ответили своим военным кличем. Обе армии хотели криком напутать друг друга. Дальше Александр ничего не помнил.
Возлежавший рядом с ним прекрасный Гефестион рассказывал: «Ты встал рядом с нами, гетайрами, на правом фланге; едва ты увидел Дария, как уже ты не мог сдержать нетерпения и ринулся в атаку, и песок полетел из-под копыт наших коней». – «Солнце стояло над нами, – сказал Александр, – и било персам в глаза». Гефестион продолжал: «Ты выглядел счастливым. Ты первым перешел через устье речки, которая отделяла нас от персов; ты заставил Буцефала перепрыгнуть через частокол; мы скакали рядом с тобой; ты кинулся в схватку. Ты разил направо и налево, всадники падали с коней; ни один не мог сопротивляться тебе; и мы, следуя за тобой, поспевали с трудом, так стремительно ты врезался в гущу врагов».
«Ты видел, Гефестион, – спросил Александр, – как огромен Дарий?».
Мы все видели того, кто назывался Царем Царей, гиганта с лицом цвета позеленевшей бронзы и длинной черной завитой бородой; он был неподвижен, как идол, среди статуй своей колесницы, среди гула битвы.
«Однако персы хорошо защищались, – продолжал Гефестион. – Чем больше мы убивали, тем больше людей вставало на место убитых. Они сменяли друг друга, защищая подступы к колеснице своего царя. А ты наносил удары безостановочно, как лесоруб в лесу, где деревья вырастают снова после каждого взмаха топором. От твоей руки пали несколько персидских царевичей и среди них сатрап Египта. Как они не убили тебя самого? Должно быть, ты и впрямь из породы богов». – «Я хотел убить Дария, – сказал Александр. – Почему он ускользнул от меня?»
Это было его единственное отчетливое воспоминание о битве; оно стерло все остальные; он все время возвращался мыслью к нему.
Перед ним снова и снова вставало это странное видение, наполовину человек, наполовину статуя, в шлеме, имеющем форму тиары. На мгновение их взгляды скрестились. В длинных черных глазах врага Александр прочел какую-то величественную грусть; никакой жестокости не было в этом взгляде, а было чувство, которое Александр не мог понять; он выражал что-то похожее на усталость. Сверкавший камнями гигант в тиаре притягивал его, как магнит. Конечно, он хотел его убить, но сначала он хотел, чтобы Дарий открыл ему, пусть хоть взглядом, отчего это выражение безысходности и отчего он не разделяет Александровой неистовой страсти сражения. Ему казалось, что в неподвижности царя персов была какая-то тайна.
«Мы испугались за твою жизнь, – говорил Гефестион, – когда персидский солдат ранил тебя в бедро; твоя кровь пролилась, а ты продолжал разить врагов, словно ничего не чувствуя. Ты неуязвим, как Ахилл!»
Александр улибнулся, потому что ему нравилось, когда его сравнивали с героями, и приятно было обонять фимиам лести.
Это верно, он не почувствовал, что ранен; он продолжал биться в железном лесу. Он был уже совсем близко от огромной колесницы и запряженные в нее кони уже вставали на дыбы, когда вдруг Дарий исчез. Колесница была пуста. Хотя ничто с начала боя не предвещало подобного хода событий, царь персов вскочил на одну из лошадей, которых конюхи держали наготове, и словно растворился в бушующих волнах своего войска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112