то же сделали Аристобул из Кассандрии, Иероним из Кардии, Харес из Митилены, Клеарх, Анаксимен, все командиры, ходившие в походы под его началом, а также Эфипп из Олинфа, Арист с Кипра, Поликлет из Ларисы, Гегесий из Магнесии, Тимей из Тавромении, Филарх из Навкратии, Гермипп из Смирны, Каристий из Пергама, Сатир из Александрии, Агатархид, Асклепиад, Андросфен, Медий и Гегесандр. Все эти люди знали Александра, видели его вблизи, служили ему; каждый из них написал его историю на свой лад, одни с похвалой, другие с осуждением, смотря по тому, как он обошелся с ними, но все – с желанием показать свое значение и воспользоваться после его смерти обломками его славы.
Что касается меня, то начиная с Вавилона мое значение пошло на убыль. Моих советов уже не спрашивали так часто и не следовали им так почтительно, как прежде. Я сумел подавить в себе тщеславие, ибо знал, что моя задача в основном выполнена и мне не нужно делать ничего другого, как ждать последнего часа.
Так же, как раньше в Египте, Александр привлек к себе в Вавилоне халдейских жрецов; он продолжал так же поступать и впоследствии, находя в каждой стране предсказателей, которые все пополняли его свиту кудесников. Делая так, он был прав потому, что ему был необходим совет людей, знающих магию применительно к землям, по которым он шел; но он был не прав в том отношении, что сами эти земли стали зловредны для него, как только он перешагнул границы своего мистического поручения.
Таким образом, я присутствовал как зритель при развитии фатальных событий; порой я предостерегал его, зная, что мои предостережения не будут услышаны; но большей частью я позволял совершиться неизбежным гибельным переменам, которые происходят в каждом человеке для того, чтобы он встретился со своею смертью.
В божественной душе, нисшедшей в Александра с высоких областей неба, уже имелись зародыши его гибели. Овен идет на противостоящего ему вожака и не успокаивается до тех пор, пока не поразит его. Александр восстановил культ Амона, но персидский царь ускользнул от него; это была уже не борьба богов, а борьба людей.
Именно начиная с Вавилона об Александре можно говорить как о человеке, который «сделал из своих поступков основание для законов, вместо того, чтоб сделать закон основанием для своих поступков». Жившие в нем сверхчеловеческие силы начали выходить из равновесия, и в решениях, которые он принимал, появилась доля безумия. Он действовал обычно так, словно был бессмертен, и черпал в своих победах отвагу для любых безрассудств; он не ведал предела ни своей силе, ни своим предприятиям и яростно устремлялся в будущее, чтобы создать державу, границ которой он уже сам не мог вообразить. Затем вдруг внезапная усталость напоминала ему, что он смертен, и он погружался в отчаянье.
Мысль о его незаконном рождении, которая приносила ему такое удовлетворение, когда он носил тиару фараона, возвращалась и мучила его в те часы, когда он ощущал себя всего лишь человеком, – ночью, под незнакомыми небесами Азии. Сын Амона закончил свое дело; человеческий бастард Гибрид – Прим. ред.

продолжал теперь свой путь, неся в своем сердце, разуме и теле сверхчеловеческую энергию, которая ему мешала и которую необходимо было израсходовать.
Сузы, вторая столица Дария, стала следующей стоянкой после Вавилона. Александр решил оставить там старую царицу Сисигамбис, которую он восстановил в ее прерогативах и царском достоинстве. Он обращался с матерью Дария, как со своей собственной матерью, и делал это так настойчиво и напоказ, что это многим казалось странным. Македонский обычай запрещал сыновьям сидеть в присутствии их матери без ее разрешения; Александр всегда держал себя так в присутствии старой государыни. Чтобы понимать его, Сисигамбис начала изучать греческий язык. Однажды он пожелал оказать ей честь и выказать чувства, которые к ней питал; он подарил ей шерстяную ткань, сотканную Олимпиадой, приложив к подарку веретено и овечью шерсть, чтобы персидские царица и царевны могли прясть в часы досуга, как это делают женщины царского рода Македонии. Увидев этот подарок, Сисигамбис отшатнулась и заплакала. «Неужели, – промолвила она, – Александр лжец или лицемер? Он говорит мне о своей дружбе, зовет своей матерью – и вдруг обходится со мной как с рабыней: заставляет прясть шерсть и хочет одеть меня в ткань, какую носят простолюдинки. Кто посмел бы меня так оскорбить, когда я была царицей в этой стране?»
Александр тотчас бросился к ней, принося извинения; но он понял тогда, какое расстояние отделяло македонскую царицу от персидской государыни и как далеко ему было еще до тиары Дария.
В Сузах, в этом огромном дворце, Александр никогда не чувствовал себя хорошо. Бесчисленные слуги держали себя с ним так, как привыкли держать себя с бывшими господами и, упорствуя в соблюдении неизвестных ему обычаев персидских царей, поминутно показывали ему, что он для них выскочка.
Сколько раз, приказав переставить мебель в покоях, ускорив церемониал трапез или, тем паче, совершив сам какое-нибудь простое действие, которое персидский государь непременно сделал бы чужими руками, замечал он на лице евнуха пренебрежительное выражение! Часто слуги лучше умеют унижать, чем цари.
Обстановка не менее, чем люди, была враждебна Александру, в этих огромных залах и бесконечных коридорах ему чудились спесивые призраки Ксеркса и Камбиза. Он не владел по-настоящему тем, что завоевал, ибо ничто здесь не было сделано по его мерке. Казалось, что даже вещи, предназначенные для гигантов, какими были персидские цари, насмехались над ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112