И вот колдун на берегу реки. Чужой реки. Не Пустосвятовки. И с ним Надя.
Надя… Он помнил ее – каждый изгиб тела, каждый взгляд, которым она его одарила. Теперь помнил. Высокого роста, стройная, она отнюдь не казалась худышкой. Тонкая талия лишь подчеркивала высокую грудь и крутые линии бедер. Глаза орехового цвета. Светлые волосы, – она откидывала их назад, оставляя открытым гладкий высокий лоб без единой морщинки, а волосы волной лились на спину. Все красавицы, которых Роман встречал до, казались рядом с нею жалкими дурнушками.
Дерзкий со всеми, он испытывал перед нею робость. Самые простые слова в ее устах звучали как интимные признания. Сердце его сжималось, да так, что он не мог вздохнуть. Он лишь делал вид, что втягивает в себя воздух.
– Надя… – прошептал Роман и очнулся.
Почему так быстро?! Колдун тронул веки – они были сухими. Надо же, и особое заклинание не помогло в этот раз! А что, если вновь вернуться на речку и встретиться с Надей во сне, который так похож на явь? Замечательный сон! Зачем Роману реальность, если можно вновь и вновь переживать те минуты, то ощущение счастья, которое переполняло его существо. Счастье, в которое невозможно поверить! А что, если закончить воспоминания на этом моменте? Ибо та минута, как эпилог сентиментального романа, вмещает всю приторную сладость счастья, какое суждено ему отведать. Но роман о Романе не заканчивался на этих строках, а сладость пережитых минут не гарантировала даже их повторения. Но, вспоминая, вспоминаешь все.
Роман вздохнул: колдун не может быть в плену у собственного колдовства. Повторно видеть один и тот же волшебный сон запретно – иначе видения так и будут нестись по кругу, вновь и вновь он будет встречаться с Надей и предаваться любви на берегу реки, и с каждым новым кругом все труднее будет возвращаться в реальность. Роман Вернон знал немало колдунов, которых поглотили собственные видения.
“Ну и что! – сам себе он крикнул запальчиво. – Плевать на запреты!”
В самом деле, явь грязна и мутна, а в снах можно вновь и вновь быть счастливым, и чувствовать, и наслаждаться почти как наяву. Спать и видеть… спать и видеть – один и тот же сладостный сон…
“Но в реальности существует настоящая Надя. Выходит, ты откажешься от нее?” – спросил он себя насмешливо.
Нет, конечно!
Нет и нет!
Вскочил. Спустился вниз, в кабинет. Открыл буфет и достал последнюю тарелку. На круглой черной столешнице она расцвела белой кувшинкой на глади лесного озера. Такие пышные сравнения ни к чему – мешают работе. Просто стол, тарелка, вода. Он налил пустосвятовскую воду из кувшина и положил на водную гладь ладонь. Мысленно представил Надю. Ее лицо, ее светлые волосы… Надя! Надежда! Он не искал ее, нет, он лишь вспоминал. И вода в тарелке отвердела, превратилась в лед. И в прозрачную ее неподвижность будто вмерзло Надино лицо со светло-карими глазами, с полуулыбкой на полных губах – такой насмешливой, дерзко обещающей, что она приводила в восторг и одновременно злила.
Роман вынул из тарелки Надино изображение и долго держал в руках созданный диск, любуясь. Диск был теплый на ощупь, а Надино лицо настолько живым, что казалось, оно все время меняется, то становится грустным, то, наоборот, улыбка явственней морщит губы. А вот Надя встряхивает головой, и светлые волосы рассыпаются по плечам.
Колдун отнес изображение в спальню, поставил на комод. Сидел и смотрел на Надю, любовался.
И Надя смотрела на него, улыбалась…
– Обедать будешь?
Он вздрогнул, услышав вопрос. Обернулся. Тина стояла в дверях.
– Не знаю.
Он глянул на Тину с недоумением, будто видел в первый раз и не знал, зачем она здесь и кто такая. Потом, опомнившись, улыбнулся, привлек ее к себе, откинул челку с ее лба, тронул губами кожу на виске и, скользнув по, щеке, прикоснулся к губам. Но этот запоздалый поцелуй не смог сгладить неловкость. Роман, глядя на нее, невольно сравнивал Тину с Надей. И сравнение это было не в пользу Тины. Было вообще нелепо и странно их сравнивать. Они не сравнимы. Та красавица, а эта – обычная девчонка.
А что, если Надя, разглядывая Романа из-под ресниц, тоже с кем-то сравнивала его?
Тина почуяла недоброе, повернулась, глянула на диск с Надиным лицом, что стоял, прислоненный к стене на комоде. Глянула и испытала боль внезапной и вполне оправданной ревности.
“Он тебя больше не любит!” – сказала сама себе.
Призрак в этот раз не понадобился.
– Кто это? – спросила Тина. – Я ее прежде не видела. Здесь.
– Я ее только что вспомнил. Это Надя, – отвечал Роман. – Надежда…
Тина задохнулась от боли. А между ней и Романом возникла преграда, невидимая, но явственная. Будто стекло.
– Кто она, эта Надя?
Роман не ответил. Ему просто нечего было сказать.
– Ты ее любишь?
Стекло слабо дзинькнуло, дробясь.
– Люблю. – Он считал, что после такого признания говорить больше не о чем.
Но Тина считала иначе:
– Все-таки ты скотина. И ты надеешься, что я тебя прощу?
– Разумеется, не простишь. Я ведь не прошу у тебя прощения.
– Ах вот как! Ты еще и издеваешься?! – Губы у нее запрыгали. И руки онемели – в этот раз обе. И стали как лед.
– Ничуть.
– Но я же люблю тебя! – выкрикнула Тина.
– Надя, давай не будем… – О, Вода-царица, он назвал ее Надей!
Эта оговорка ее добила. Еще миг назад она на что-то надеялась. Уверяла себя, что таинственная красавица – прихоть, блажь, не более чем стекло, одно изображение. Но теперь стало ясно, что надеяться глупо.
–Что ж мне теперь делать? Что прикажешь делать? Собрать вещички и идти?
Он отрицательно покачал головой:
– Тебе некуда идти, и самостоятельно практиковать ты еще не можешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124