Об этом Гарриет узнала, когда навела справки в гостинице. Современные методы лечения и специализированные заведения на континенте сделали его ненужным, и те немногие монахини, которые оставались там, проводили свои дни в молитвах и кое-как перебивались, стараясь совместными усилиями поддерживать существование общины.
«Как жаль, – думала Гарриет, – что так случилось, потому что на острове сам воздух, казалось, успокаивал, и даже камни словно распространяли вокруг себя благодать, присущую этому благословенному месту на протяжении многих веков».
Она немного задержалась на лестнице, чтобы поглядеть на море внизу, которое сегодня было серым и в барашках от ветра. Не стояла ли когда-нибудь на этом самом месте ее мать? Понимала ли она, где находится? Или она так глубоко погрузилась в ужасный мир шизофрении, что ничего не понимала?
Сверху по лестнице спускалась монахиня с огромной корзиной в руке – возможно, она шла в деревню за свежей рыбой к обеду, Как же долго придется ей спускаться по ослиной тропе – той самой, по которой только что поднялась Гарриет! Монахиня вопросительно взглянула на девушку, которую очень смущало плохое знание итальянского языка.
– Я хотела бы поговорить с кем-нибудь, кто жил здесь, когда в монастыре была больница, – сказала Гарриет.
На моложавом, не знающем косметики лице монахини появилось озадаченное выражение, и она вскинула на Гарриет проницательные голубые глаза.
– Mi dispiacio, non capisco.
Гарриет начала лихорадочно листать свой англо-итальянский разговорник.
– Кто-нибудь здесь говорит по-английски? Заметив, что озадаченное выражение на лице монахини не исчезло, она догадалась, что ее не понимают.
– Non lo so.. – И тут вдруг не тронутое морщинами лицо осветилось милой, почти детской улыбкой. – Si! Si! – Монахиня повернулась, знаком пригласив Гарриет следовать за собой, и повела ее по вымощенному плитняком коридору через монастырскую аркаду, увенчанную чем-то похожим на галерею, в ту часть здания, где как догадалась Гарриет, некогда размещался приют для душевнобольных. Пол здесь был выложен полированными плитами, а стены выкрашены белой краской. Она постучалась в тяжелую дверь из крепкого темного дерева и, получив разрешение, они вошли.
Комната была скудно обставлена тяжелой старинной мебелью, изготовленной, по-видимому, из того же дерева, что и дверь, а в углу на постаменте стояла статуя Богородицы, улыбавшейся спокойной улыбкой Святому Младенцу на ее руках. На стене напротив двери сверкал яркими красками старинный и, по всей видимости, бесценный триптих, которому было несколько столетий. За большим заваленным бумагами столом сидела монахиня. Она взглянула на вошедших, поправив маленькие круглые очки, сползшие на нос, и расправила наметку. Гарриет заметила, что, несмотря на гладкую, без морщин кожу на лице, она была значительно старше, чем выглядела. Монахиня, встретившая Гарриет на ступенях лестницы, обратилась к ней на беглом итальянском языке. И тут, к крайнему изумлению Гарриет, старшая монахиня заговорила по-английски с заметным американским акцентом.
– Как я понимаю, вы ищете кого-нибудь, кто говорит по-английски? – Ее глаза лукаво блеснули под очками, когда она заметила удивление Гарриет. – Меня зовут сестра Анна. Чем могу быть полезна?
Гарриет протянула ей руку.
– Я Гарриет Варна. Я надеялась поговорить с кем-нибудь, кто жил здесь, когда в монастыре была больница, то есть около двадцати лет назад. Мне стало известно, что здесь когда-то лечилась моя мать. Вы тогда были…?
Сестра Анна покачала головой.
– К сожалению, я живу здесь всего лишь пять лет. В сущности, еще не прошло и десяти лет со времени моего пострижения в монахини. Можно сказать, я довольно поздно приняла монашеский сан хотя иногда мне кажется, что Господь призвал меня, чтобы найти применение моим способностям, которые были у меня в миру – я работала бухгалтером в одной юридической фирме в Бостоне.
– В таком случае вы, возможно, слышали о моей матери, – с надеждой сказала Гарриет. – Ее звали Пола Варна. А мой отец – Хьюго Варна, модельер.
– Варна… Я, как понимаете, не очень-то интересовалась модой. – в ее глазах снова появился озорной блеск, – Но мне кажется, я слышала эту фамилию. Так вы говорите, ваша мать лечилась здесь?
– Да, двадцать лет назад. Кажется, она страдала психическим расстройством.
– Да, – лицо монахини погрустнело. – Наверное, так оно и было. Все, кто здесь лечились, страдали одним и тем же. Некоторые приезжали сюда, чтобы найти Покой. Надеюсь, Бог был милостив к ним, и они находили то, что искали. Некоторых привозили родственники, чтобы, так сказать, замести сор под ковер, когда больные становились помехой или обузой. Все это очень печально, но, по-моему, здесь не жалели сил, чтобы людям было удобно и спокойно, и окружали их любовью. Однако власти сочли, что мы не вправе содержать подобный приют, несмотря на то, что благодаря нашим усилиям он в течение многих лет приносил немало пользы. Они нас закрыли – я говорю «нас», но, разумеется, все это случилось до того, как я пришла сюда.
Гарриет кивнула. Слова монахини о родственниках больных, которые «заметали сор под ковер», снова расстроили ее. Разве не так поступила Салли?
– А как сейчас чувствует себя ваша мать? – спросила сестра Анна.
Гарриет, опустив глаза, надавила пальцами на поверхность огромного стола.
– Моя мать умерла.
– Извините.
– По крайней мере, я думаю, что она умерла. Я приехала сюда именно затем, чтобы попытаться выяснить это.
Монахиня подняла на Нее вопросительный взгляд, ожидая продолжения. Глаза ее за стеклами очков были ясными и проницательными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155