– говорит он, улыбаясь. – А я часочек вздремну...Ваня ложится позади нас в сено, подстелив фуфайку под голову. И сразу засыпает от бесконечного потряхивания телеги. А я держу вожжи, и сердце у меня замирает от гордости.– Но! Но! – говорю я. – Балуй, нечистый дух!Я стараюсь говорить басом.Могучий Мальчик удивленно косится на меня из-под дуги огромным бархатным глазом. Он трусит не торопясь, но весело, потому что знает, что едет домой. Домой лошади всегда бегут веселей. В животе у Мальчика екает. Я знаю: это селезенка у него екает, мне Ваня говорил. Селезенка у лошади всегда екает, когда лошадь усталая бежит по дороге.– WeiЯt du, was bei ihr im Bauch bummelt? – спрашиваю я Гизи.– Was?– Die Milz! – говорю я важно. – Селезенка!И Гизи совершенно подавлена. Она смотрит на меня во все глаза. Она же не знает, что это селезенка. И править лошадью она не может! Она боится! У нее лошадь сразу заедет куда-нибудь в сторону. А у меня не заедет! Я знаю, как править! Меня Ваня научил...Телега тарахтит, как будто что-то бормочет: «Тарах-тарах-тарах!» Похрапывает Ваня, наши мамы весело беседуют позади нас, вспоминая свое прошлое. А я сижу рядом с Гизи и держу в руках тяжелые ременные вожжи. Я везу Гизи на дачу! Я теперь главный, я правлю этой огромной лошадью, этой тарахтящей телегой! Потяну немного левую вожжу – и лошадь идет влево, потяну правую – и лошадь идет вправо. Я могу прямо в поле заехать, если захочу! Вот-то все испугаются! Ну да ладно! Не надо их пугать! Пусть телега катится по дороге. Пусть себе тарахтит спокойно, как будто стихи бормочет, свои особые тележные стихи: Тарах-тарах-тарах-тарах!Тарах-тарах-тарах! Я смотрю на черный блестящий хвост прямо передо мной; иногда он задевает меня по носу, путаясь в вожжах; тогда я дергаю вожжи, лошадь поднимает голову и чуть прибавляет шаг; и телега тарахтит сильней, и в голове у меня складываются стихи; они словно наматываются на колеса, строчка за строчкой, как километр за километром: Огромный мир не так-то прост!Тарах-тарах-тарах!У лошади огромный хвост!Тарах-тарах-тарах! Сейчас я эти стихи уже точно не помню, я только помню, о чем они были; звучали они примерно так: Огромный мир не так-то прост,Как кажется подчас!У лошади огромный хвост,Какого нет у нас! Есть у нее, как у стола,Две пары мощных ног!Она, конечно бы, моглаВтоптать меня в песок! Но лошадь сильная добра,Прилежно служит нам:В телеге с самого утраВезет нас по холмам. Она не спрашивает, чьиЧетыре седока.Шагает вброд через ручьи,Дорога – далека! А все вокруг, а все вокруг –Из света и из тьмы –Глядит, сойдясь в безмолвный круг,Как в центре едем мы! Глядят кузнечики на нас,Лягушки и слепни –Мильоны любопытных глазНа солнце и в тени! Коровы медленно жуют,Когда на нас глядят.Сурки на цыпочки встают,Выстраиваясь в ряд. Взирает, крылья распластав,Орел из облаков.И гусеница, веткой став,Нам вслед глядит без слов... С телеги скоро я сойдуИ лягу возле пняИ всех лесных жильцов найдуВ зеленом шуме дня! Не поднимая головы,Дыханье затая,Лежать в сетях густой травыТак долго буду я, Что дятел наконец начнетВ свой барабан стучать!Кузнечик танцевать начнет!Кукушка – куковать! Примчатся белка и сурок,И заяц прибежит.От топота мохнатых ногПоляна задрожит! Увидят все, что мальчик яС кудрявой головой!Что нету у меня ружья,Что всем вокруг я свой! Мне всяк захочет другом статьМы перейдем на «ты»И будем весело игратьДо самой темноты! ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... Так мы ехали целый день – то в полях, то в лугах, то в лесу, спускались в овраги, переезжали вброд ручьи и карабкались вверх по склонам. На обед мы остановились возле ручья, заросшего кувшинками. Здесь Ваня распряг Мальчика и пустил его пастись на луг, спутав ему передние ноги, чтобы он далеко не ушел. Мальчик тоже должен был отдохнуть и пообедать. А мы вскипятили чай на костре, как настоящие путешественники. Потом мы отдыхали, раскинув руки и глядя в небо, где бежали без отдыха белые кудрявые облака... А потом опять запрягли и поехали дальше.Когда мы добрались до Москвы-реки – до последней преграды перед Ваниной деревней, – солнце наконец обогнало нас, скрывшись за горизонтом, и на смену вышла луна, осеребрив потемневший вокруг мир. Тут дорога спустилась на пляж. Мы слезли с телеги, потому что Мальчику стало трудно ее тащить по песку, и пошли сзади, увязая в холодном песке ногами. Ваня шел рядом с Мальчиком, понукая его, и оба они почти растворились в густом синем воздухе ночи. Дик вообще где-то исчез. За рекой тявкали и заливались воем собаки, колеса шипели в песке, еле слышно журчала впереди вода, струясь через перекат. Река мне показалась бездонной пропастью, черной как деготь, только в одном месте, куда Ваня направлял Мальчика, тянулась по воде серебряная лунная дорожка. По этой дорожке мы и поехали, взгромоздившись опять на телегу. Шумела вода. Ваня, Мальчик и Дик плюхали рядом, как волшебные существа, посеребренные лунной пылью; сверкали брызги; от шумящей воды веяло холодом; в стороне – внизу и вверху – поблескивали в черноте звезды; я смотрел на них и клевал носом – так мне хотелось спать; и вот я уже спал, все еще продолжая видеть вокруг себя эти редкие звезды; потом я вдруг ощутил тепло маминых рук и тишину... Так я и приехал на дачу – спящий, в окружении звезд, на руках у мамы... ГОРИЗОНТ В ЧИСТОМ ПОЛЕ Помните, в первой главе я писал, что вижу свое детство в тумане времени? И это действительно так! Многое я помню хорошо и подробно вам описываю, но еще больше, что я не описываю, закрыто туманом. А в Ваниной деревне, помимо тумана времени, я вижу еще туман настоящий, в подлинном смысле этого слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82