Ямата смотрел на драгоценные камни. Его тонкое темное лицо выражало задумчивость. Кажется, он не спешил трогаться в путь. Пленники почти все смотрели на ван Оффена, на их лицах выражалась целая гамма чувств — от удивления до полного неверия. Сзади стояли охранники, десять — двенадцать солдат. Они были настороже, наблюдали внимательно и держали оружие в боевой готовности.
Николсон рискнул и бросил последний взгляд в освещенную дверь. Он почувствовал, как замерло его дыхание и невольно сжались кулаки. Вход и освещенное за ним пространство были совершенно пусты. Маккиннон исчез. Медленно выпуская в глубоком бесшумном выдохе воздух из легких, Николсон отвернулся и тут же понял, что на него задумчиво смотрит ван Оффен. Задумчиво — и понимающе. Еще ранее, когда Николсон наблюдал за медленным движением боцмана, ван Оффен искоса бросил взгляд через дверь. Николсон почувствовал, как его окатила холодная волна поражения. Успеет ли он добраться до горла ван Оффена прежде, чем тот скажет хоть слово? Впрочем, из этого не получилось бы ничего хорошего. Это просто оттянуло бы неизбежное, даже если удалось бы убить его. Но Николсон не хотел обманываться на этот счет. У него не было никаких шансов. Он был обязан ван Оффену жизнью Питера и не хотел причинять ему вреда. Ван Оффен мог сам очень легко освободиться этим утром: осьминог был не такой уж большой. Теперь ван Оффен улыбался ему, и Николсон знал, что слишком поздно останавливать его.
— Красиво было сделано, не так ли, мистер Николсон?
Николсон промолчал. Капитан Ямата поднял голову и посмотрел удивленно:
— Что было красиво сделано, полковник?
— О, да вся операция, — ван Оффен махнул рукой, — от начала до конца. — Он снисходительно улыбнулся, и Николсон почувствовал, как в жилах пульсирует кровь.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — отрезал Ямата и поднялся на ноги. — Нам пора. Слышу, приближается грузовик.
— Очень хорошо. — Ван Оффен помассировал свою раненую ногу. После происшествия с осьминогом он почти не мог ею пользоваться. — Я могу видеть вашего полковника? Сегодня вечером?
— В ближайший час, — коротко сказал Ямата. — Сегодня вечером полковник Кисеки принимает важных старейшин и глав племен. Его сын убит, но долг превыше горя. Я сказал «превыше», однако чувство долга не отменяет чувства утраты. Вид всех этих пленников будет приятен его опечаленному сердцу.
Николсон поежился. «Кто-то ходит по моей могиле...» — с кривой усмешкой подумал он. Даже если забыть о тех садистских планах, какие зрели в голове Яматы, у Николсона не было никаких иллюзий относительно того, что его ожидает. В мгновение он вспомнил все слышанные им рассказы о японских жестокостях в Китае, но тут же решительно отбросил эти мысли. Трезвый расчет и острый как бритва ум оставались его единственной надеждой, но этой надежды для них не было, даже учитывая исчезновение Маккиннона. Что он один может сделать? Разве что подставить себя под пули при попытке их спасти. Мысль о том, что боцман скроется один, даже не пришла Николсону в голову. Маккиннон просто не сможет так поступить...
Ван Оффен снова заговорил:
— А потом, когда полковник увидит пленных? У вас имеется надежное помещение для пленников?
— Их не понадобится размещать, — жестко отрезал Ямата. — Им понадобятся только похороны.
— Я не шучу, капитан Ямата, — сказал ван Оффен.
— Так же как и я, полковник, — улыбнулся Ямата и больше ничего не сказал.
Во внезапно наступившем молчании они услышали визг тормозов и гул двигателя остановившегося посредине деревни грузовика.
Капитан Файндхорн откашлялся.
— Я командую этой группой, капитан Ямата. Позвольте мне напомнить вам о международных конвенциях, о правилах и обычаях ведения войны, — хрипло и глухо, но спокойно произнес он. — Как капитан британского морского флота, я требую...
— Замолчите! — прикрикнул Ямата с отвратительно исказившимся лицом. Он понизил голос почти до шепота, который звучал более зловеще, чем гневный рык: — Вы ничего не можете требовать, капитан. Вы не в том положении, чтобы чего-либо требовать. Международные конвенции... Ха! Я плевал на международные конвенции. Они для слабых, для примитивных и для детей. Сильные в них не нуждаются. Полковник Кисеки никогда о них не слышал. Полковник Кисеки знает только, что вы убили его сына. — Ямата намеренно поежился. — Я никого не боюсь на этой земле, но я боюсь полковника Кисеки. Все боятся полковника Кисеки. В любое время он ужасный человек. Спросите вашего друга, который находится здесь. Он о нем слышал. — Он указал на Телака, стоявшего позади между двумя вооруженными охранниками.
— Он не человек. — Весь левый бок Телака был изранен и кровоточил. — Он чудовище. Бог накажет полковника Кисеки.
— Ах так! — Ямата что-то быстро сказал по-японски, и Телак рухнул на спину, когда солдат прикладом винтовки ударил его по лицу. — Наши союзники, — заговорил извиняющимся тоном Ямата, — но их нужно воспитывать. В особенности они не должны плохо отзываться о наших старших армейских офицерах. В любое время, говорю я, полковник Кисеки ужасный человек, но теперь, когда только что убит его единственный сын... — Он понизил голос и умолк.
— Что сделает полковник Кисеки? — без всяких эмоции и чувств спросил ван Оффен. — Конечно, женщины и дети...
— Они умрут первыми, но им потребуется на это много времени. — Капитан Ямата говорил так, словно обсуждал приготовления к пикнику. — Полковник Кисеки артист, художник в этих вещах. Людям менее значительным, как я, например, весьма поучительно наблюдать за ним. Он считает, что моральные страдания не менее важны, чем физическая боль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99