– Заключенный Упоров искалечил человека Он – бандит!
– Кто пострадавший? – спрашивает почти весело Барабулько, хотя все видит сам и не может скрыть своей мальчишечьей гордости: «Знай наших!»
– Какая разница?! – капитан уже не на шутку рассвирепел. – Какая вам разница?! Совершено преступление! Ведите это дерьмо на вахту! Там разберемся.
Руки сами нашли себя за спиной. Его ведут к вахте сквозь одобрительные и угрюмые взгляды зэков. Он пытается отвлечься от всего, ни о чем не думать. Барабулько – чуть в стороне, шагает по его косой и острой тени на затоптанном снегу. Он чувствует тяжесть шагов лейтенанта. «Надо же, падла, на голову наступил» Голова сплющилась. Похожа на плоскую грушу…
В помещении вахты было жарко. Дежурный капитан Зимин, вернувшийся после осмотра пострадавшего, спросил, протирая очки мягкой бархаткой:
– Чем вы его ударили, Упоров?
– Гирькой, – потянулся заспанный старшина Страшко, – чем еще такое сотворишь? Гирькой. Рысковый ты хлопец, моряк.
– Не вас спрашиваю, Егор Кузьмич. Ну, так чем?
– Рукой, гражданин начальник. По – другому не дерусь.
Капитан изобразил на лице что-то неопределенно кислое. Прошелся вдоль скамьи, притоптывая сапогами, после чего иронично уставился на Упорова:
– Они тоже говорят – вы его рукой. Мне не верится. Врут.
– Люди рядом были, гражданин начальник.
– И я не без глаз. Кость раздроблена. Если бы такое сделала лошадь – поверил.
– Прызнайся честно – куда гырьку спулил? – просил Страшко. – За такое дело карцером обойдешься.
– Капитан Алискеров требует начать следствие… Я вынужден вас отправить в БУР.
– Нет моей вины, гражданин начальник.
– Так все говорят. Полная зона безвинных.
– Вас не убеждает? – Упоров обнажил кровоточащую рану на боку.
– Положите на стол предмет, которым вы воспользовались при самообороне, – капитан ему симпатизировал, это было очевидно.
– Да рукой я…
– Лжете! Мне неприятно от вас…
– Лгу?! – зэк защемил зубы. – Может, вас это убедит?
Он резко выбросил кулак и снес угол печки. Страшко одобрительно ойкнул, не дыша смотрел, как из образовавшейся дыры выползает дым.
– Ты… психа не справляй. Надо бы полегче его.
Такая дыра, здесь – дыра. Похожи, правда, капитан.
Опять распахнулась дверь, ругаясь, вошел Алискеров.
– Входите, полюбуйтесь: бунт! Отказываются идти в барак. Разбаловали бандитов!
Капитан Зимин надевает очки, говорит строго, но спокойно:
– Свободны, Упоров. Объясните людям – ваша невиновность установлена. Идите!
– До свидания, гражданин начальник. Печку когда чинить?
– Старшина распорядится. Идите, вам сказано!
Зэк прошел мимо озадаченного Алискерова, глянув на него без торжества остатками не исчерпанной в поединке ярости. Толкнул дверь вахты, а оказавшись на широком, скользком крыльце, увидел согнутых ветром, сжавшихся от долгого ожидания людей. Они качнулись к нему все вместе.
– Ура! – грянуло над Крученым.
– Отставить выкрики! – забеспокоился Барабулько.
– Будет вам, гражданин начальник, – успокоил его Иосиф Гнатюк, – мы порядок не нарушаем.
– Я что? Я ничего. Руководство может подумать…
– Руководство уже подумало, сказало: «Вин не виновен!»
Фунт молчал. Почти уже целый час смотрел в одну точку и слушал невыразительный, без всякого живого чувства рассказ пожилого вора Сосульки, который по полной своей старческой изношенности возвратился с Золотинки на Крученый после двухлетнего отсутствия.
Известно было – возвращаются с гиблого места лишь раскаявшиеся да вот такие не пригодные к общественному труду крахи с готовым билетом на Тот Свет. Других не выпускали, выносить – выносили, но с обязательной дыркой во лбу и вперед ногами.
День уже позевывал, тянулся к вечеру, кутаясь в спокойные, длинные сумерки.
Зэки сидели рядышком на низкой скамейке, прислонив спины к нагретой майским солнышком стене. Один молчал с полным ко всему безразличием, а другой полушепотом изливал душу, по-стариковски незлобно и занудливо. Временами его рассказ прерывался. Он закусывал золотыми зубами нижнюю губу, качал грязной головой, глядя на Граматчикова:
– Смотрю: вроде бы – ты! В то ж время подменный какой-то. Чужой. Да… нехорошо получилось. У нас тоже шибко хорошего мало было. Должно, наполовину в первую зиму вымерли. Сторожа наши за все пулей расчет вели. Мы их тоже сокращали, но не в том количестве. Перезимовали худо-бедно. Потесней бы жить, покрепче вору за вора держаться. Куды ж там?! Пожаловал этапчик с Широкого, в ем – полный комплект беспредела. Как полагается – резня началась. Ментам такое мероприятие на руку, плановое оно. Усмирить не успели тех лихих людишек, за своих принялись. Ржанникова знал?
Фунт кивнул, склонив вбок изувеченную шею, а после снова преклонил стриженный тупыми ножницами затылок к серым теплым доскам.
– Дружил он с Конотопом. Кажись – хохол, но определенно трудно сказать. Прыщеватый такой, злой. Грех и порок в нем сошлись родными братьями. Кто прознался за его сучье прошлое, ума не приложу. Сдается мне – с Ванино за ним характеристика пришла. Взяли мальца без хипиша при картежных делах, допросили чин по чину, приговор вынесли. Сидит, буркалы выкатил, немой, будто пень. Повели кончать в баню. Я еще пожалел стервеца, зарезать хотели. Ну да там такие исполнители были: пока до живого доберутся – вымучают человека. Давай, говорю, повесим паренька. Хряк рылом закрутил, но потом согласие дал – повесить. Петля – орудие проверенное. Ею святых на Соловках кончали, чтоб кровя не пускать. Как ни кровожадны большевички были, а святой крови стеснялись…
– Гони больше – «стеснялись»!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150