»
Постояв немного, Урмалай стал отвязывать собак, затем вернулся в юрту. Чуть погодя он вынес оттуда рыбу и начал рубить ее обломком палаша на куски. В предвкушении еды собаки взвизгивали, облизывались и нетерпеливо перебирали лапами. Некоторые них не выдерживали — пытались стащить кусок из-под рук раньше времени. Однако хозяйский кулак не дремал. Псу, за которым числился съеденный соболек, и тут досталось: Урмалай угостил его ударом палаша плашмя, хотя пес вел себя ничуть не наглее остальных.
Урмалаю нравилось выражение преданной нежности, с какой собаки заглядывали во время рубки рыбы ему в глаза. «Все-таки молодцы мои собачки! — подумал мужик. — Это вам не байские изнеженные псы. Байские псы никакого такого уважения к своим хозяевам не имеют. А все потому, что они раскормленные и небитые. Заевшиеся у баев собаки. А вот мои и битые, и голодные. Оттого меня и любят. Дам я моей собачке рыбу — уж она счастлива, уж она рада! Байская же сволочь не знает, что такое счастье,— каждый день сыта. И моих закорми, и мои обнаглеют — подумают, что так и должно быть. Вообразят, что все наоборот: что они — хозяева, а я — их верный пес».
— Вот я вас, дармоеды! — замахнулся он на собак, и псы подобострастно завиляли хвостами. Они знали, что, несмотря на грозные замашки, хозяин все-таки даст им по куску рыбы. А может быть, по два? Нет, на такую милость мог рассчитывать разве что один любимчик Урмалая — Ан.
Когда хозяин кормил их, собаки лезли к нему целоваться и тыкались холодными мокрыми носами в небритые его щеки.
Дека с умилением наблюдал за всем этим, и на душе у него было покойно и уютно от привычных этих сценок.
Пришел месяц Охоты. Месяц первой пороши, закуржавевших дерев, синего, родниково-чистого воздуха. Время томительно счастливого ожидания удачи и нелегких промысловых забот.
Сыновья Сандры разошлись — каждый по своим путикам. И теперь все их внимание было поглощено только путиками.
Впрочем, многое ли значит это слово для непосвященного? Пустой звук — не более. Но сколь велика роль его в обиходе добытчика-промысловика, охотника, вся жизнь которого и его многочисленного рода зависит от удачно устроенного путика! Путик — это линия силков и западней на птицу и мелкого зверя. Есть еще у промысловиков и пастники, длинные ряды ловушек-пастей, выставленные на красного зверя.
Нет искуснее шорских охотников и не было ни в какие времена. И славны они в охотничьем мире доныне искусством устраивать путики да пастники.
Впрочем, эпоха огненного боя немало поубавила число умельцев древнейшего сего промысла, однако описываемые нами времена еще не успели опалить пороховыми выстрелами шорскую тайгу, и в толе старого Сандры охотились точно так, как охотились их пращуры и сто, и двести, и триста лет назад. Охотились, полагаясь на тонкое, почти звериное чутье, зоркий, подметливый глаз и охотничью мудрость, завещанную дедами. Насторожить как надо пасти, поставить петли да кулемки и замаскировать все это так, чтобы зверь ничего не заподозрил — этому в шорских толях учили с детства. Было, однако, нечто, чему научить нельзя, что давалось свыше. Это «нечто» — охотничий фарт, удачливость, везенье. Каждый каларец мечтал об этом с детства, но не всякому этот дар выпадал, как не всякому дается красный зверь — соболь.
По соболю работал Урмалай. Пастники — его дело, его конек. Пока младшие братья хлопотали по зайцам да по куропаткам, Урмалай настораживал пасти и клал приманку, от запаха которой человеку непривычному становилось дурно.
По первой пороше они с Аном отправились к пастникам. Небо, грязное и заплатанное, как шабур бедняка, предвещало снег. Ан весело бежал впереди, взбудораженный запахом первой пороши и предвкушением охоты. Он весь был во власти запахов, в плену их многосложного и дразнящего сплетения. «Собака след носом слушает», — говаривал Сандра.
Древнейший из всех языков — язык запахов мало что говорил человеку и был до тонкостей понятен собаке. Пахло мышиным пометом, прелостью мха и грибницы, тронутой морозцем хвоей. Пахло следами — остро и возбуждающе свежими, отдаленно и полупонятно старыми, выветрившимися. Следы попадались разные: точечки шедшей низом белки, «челночек» горностая, ровная нитка лисы, «четверки» песцов и волков, «двухчетки» куницы, «лапоть» не успевшего залечь медведя. Реже попадались мелкие следочки, словно на цыпочках прошедшего щеголя — соболя. Встречая следы, Ан облизывался, фыркал и вопросительно поглядывал на хозяина. А хозяин при виде собольего следа останавливался и, осмотрев следочки с нетерпеливым любопытством, бормотал проклятья: соболь опять ушел в сторону от его пастей.
Не доходя до первой пасти шагов тридцати, пес остановился и вопросительно посмотрел на хозяина.
— Сидеть тут! — приказал Урмалай и направился к пасти один. Собака втягивала в ноздри сложные запахи соболиных следов, мышиного помета и снежной свежести, шерсть на ее загривке возбужденно топорщилась, черный кончик носа нервически вздрагивал. К сонму запахов примешивался еще и смердящий дух привады, доносившийся от пастей, кислый запах гниющей рыбы. Той самой, которой обыкновенно кормили собак во всех татарских аилах. Теперь этот запах лишь раздражал Ана. Вековечный охотничий инстинкт, унаследованный собакой от диких предков, проснулся. Ану уже мерещился запах свежей крови, и он ожесточенно взрывал снежок лапами и беспрестанно облизывался.
Урмалай тем временем подошел к первой пасти, одной рукой поднял бревно и, присев на корточки, подпер гнет коленом. Насторожив самолов, он рассыпал приваду.
Тут его взгляд наткнулся на тоненькую стежку-следок — соболек приходил!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97