Шестьдесят лет спустя Фабр с улыбкой напишет: «Это самое живое воспоминание, какое оставил коллеж Родеза...»
Везде находил Анри случай наблюдать живое. Однажды он, сам того не заметив, увязался за человеком, который вел на бойню вола. Анри совершенно не переносил, вида крови. Достаточно было увидеть у кого-нибудь глубокую царапину, чтобы потерять сознание.
А тут он переступил порог бойни.Привязанное за рога крепкой веревкой животное идет сначала спокойно, как если б его вели к яслям с сеном. Но тут в ноздри ударяет тошнотворный запах от луж крови и разбросанных внутренностей. Вол чует, что это не мирный хлев. Глаза наливаются, он остановился, упирается, пробует бежать, но веревка уже продета в железное кольцо на полу. Она натянута и пригибает голову, вола. Помощник удерживает животное,-а сам мясник деловито подходит сбоку, с ножом в руке, пальцем свободной руки проводит по затылку животного, не глядя нащупывает там какую-то точку и вонзает лезвие. Вол падает, словно сраженный молнией.
Анри выходит из сарая обезумев. Что это? Ножом, каким открывают орехи или чистят каштаны, так быстро убить огромное существо! Ни зияющей раны, ни потока крови, ни рева. Человек нащупывает пальцем точку, укалывает в нее, и все.
Мгновенное действие удара остается для Анри загадкой. Позже книги по анатомии объяснят ему, что мясник пронзил мозг в месте выхода его изчерепа. Снова вспомнит об этом Анри, когда будет изучать перепончатокрылых, вонзающих стилет жала в нервные узлы своих жертв.
С успехом окончив учебный год, Анри уже видел себя в пятом классе, но судьба распорядилась иначе. Отец снова разорился.
В «Письмах с моей мельницы» Доде приоткрыл краешек завесы над драмами, потрясавшими край. «Здесь были еще недавно ветряные мельницы, но француз из Парижа построил паровую, и ветряки один за другим
замерли, исчезли караваны ослов с мешками зерна и муки, красавицы мельничихи продали свои украшения. Прощай, мускат! Прощай, фарандола!» Пар наступал в те годы всюду. Мистраль с горечью рисует в своей «Роне» состязание обреченной шаланды с бездушным пароходом.
Анри на собственном опыте убедился, что висевшая у г. Рикара картинка — кредитор, убиваемый должниками,—не вполне точно изображает положение вещей.
Фабры переехали в Тулузу, где Анри успел кончить пятый класс. Летом ходил на ярмарку в Бокер. Здесь он впервые почувствовал себя взрослым, и не только провансальцем, а и французом. Родители перебрались между тем в Монпелье, но и тут пробыли недолго. Нужда гнала их с места на место. Позднее обосновались в крохотном Пьерлате. Уже без Анри. Ему пришлось покинуть коллеж в Тулузе почти так же, как он вышел с бойни,— потрясенным катастрофой.
Прощай, учение! Прощайте, «Буколики»!
«Не один бог делает нищих»,— говорит старая провансальская пословица, и отец Фабра не раз слышал ее от сердобольных соседей. Он и сам повторил ее, отпуская Анри на все четыре стороны.
— Ты уже подрос. Зарабатывай, где сможешь, свои два су на печеную картошку!
Что ж, юный Фабр мог бы сказать как поэт:
У птицы есть гнездо, у зверя есть нора... Как горько было сердцу молодому, Когда я уходил с отцовского двора, Сказать прости родному дому.
Но тогда он стихов еще не писал.
Стараясь не смотреть на мать, Анри поспешно забросил за спину сак и вышел. Совсем недавно был он миарро — мальчиком с фермы, теперь стал бродяжкой— мауфатаном: перебивается случайными заработками поденщика, разгружает баржи в портах Ланге-докского канала. И урывками жадно читает все, что попадается в руки: учебник, роман, газету. Приходится и ночевать под открытым небом, подкрепившись гроздью, тайком сорванной на краю виноградника, или и совсем натощак.
Во время своих скитаний увидел он впервые мра-
мерного хруща, жука в изящном каштановом наряде, осыпанном белыми пятнами, с удивительными антеннами. «Это было как луч света во мраке нищеты»,— писал Фабр, удивляясь: голодный, еле волоча ноги, взглянул на пятнистого жука и почувствовал приток новых сил.
Почти через два десятка лет, впервые читая поэму «Мирей», прославившую ее автора Фредерика Мистраля и всю провансальскую литературу, Фабр с полным правом мог себе сказать:
— Черт возьми! Как похоже!
Да из канавы пьешь,
Не так легко найти работу,
Бывает, и обидит кто-то...
Когда же наступает лето,
И роща зеленью одета,
Оливы все в цвету, счастливою порой,
Под ними — как в раю у бога...
Оттуда к ясеням дорога,
Где шпанских мушек вьется много,
Они манят к себе сверкающей игрой...
Какую радость доставляла ему уже тогда одна возможность видеть живую красоту!
Потом повезло: взяли в артель рабочих на железнодорожной линии между Нимом и Бокером. Прокладывался последний участок: из Гран-Комб в Бокер.
Работа оказалась тяжелой, но интересной. С насыпи далеко просматривалась лежавшая внизу дорога, по которой двигались запряженные четверкой дилижансы. Мелодично пели рожки кондукторов, щелкали бичами усатые кучера. Сидя на козлах, они покрикивали снизу вверх укладчикам шпал и рельсов:
— Эй вы, помощники курносой! Когда следующее крушение? Сколько вам платят гробовщики за каждого клиента?
Кучера «Мессажери женераль» не отличались изысканностью речи. От них доводилось слышать кое-что и похлестче. Но отвлекаться на перепалку нельзя, хоть среди дорожников тоже достаточно таких, кто не лезет за словом в карман. Кучера сами себе хозяева, а у строителей под боком не подрядчик, так приказчик, оба не терпят разговоров в рабочее время.
Наконец, по последнему перегону, пыхтя, отдуваясь и выбрасывая клубы дыма из трубы, похожей на чугунную чашку, прошел локомотив знаменитого Марка Сегена—«французского Стефенсона», как его торжественно именовали в газетах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95