Лилась кровь и Первого мая, когда Москва уже знала о водружении знамени Победы над Берлином. Встала задача — подавить сопротивление батальонов противника, обороняющих подступы к имперской канцелярии, и тогда последует капитуляция берлинского гарнизона, бессмысленное кровопролитие кончится. Эту задачу могли выполнить раньше других полки, что остановились перед Ландвер-каналом.
...Обычно Сережа Березкин ходил вслед за замполитом, как ординарец, а в этот день почему-то вдруг вышел вперед. Захотел показать свою лихость или... Нет, скорее всего, заметил цепким взором или почуял, что «двадцать второй» уже пойман на мушку гитлеровским снайпером. Выскочил вперед, приостановился, будто прикрывая собой идущих за ним замполита и радиста, и как подкошенный упал. Пуля, конечно, предназначалась не ему... Горько и досадно было прощаться с верным фронто-ным другом. Федор Федорович взял его на руки, спустался с ним на минуту в подвал — скоро последует си-нал возобновления штурма. И надо же, именно в эту минуту в наушниках рации на полковой волне послы-шался голос: «К микрофону «двадцать второго». Вызы-вает «ноль седьмой».— Это кто-то из. штаба корпуса.— У микрофона «двадцать второй», слушаю».— «Доложи, как идет подготовка к подписке на заем... Почему молчишь? Ты должен был донести об этом еще три дня на-зад. Нам важно знать предварительные итоги. Ты все хозяйство ставишь в трудное положение. Чем объяснить такое разгильдяйство?»
В ту пору ежегодно проводилась подписка на заем. В 1945 году она намечалась на пятое мая. «Ноль седь-мому» важно было знать предварительно, какую сумму даст гвардейский полк. Ему, видно, очень хотелось козырнуть перед высшей инстанцией: «Вот смотрите, штурмуем Берлин успешно и по подписке на заем не отстаем». И тут нерасторопность «двадцать второго» портит все дело.
«Алло! Алло! «Двадцать второй», завтра же явитесь на парткомиссию. Такое политическое недомыслие несовместимо с пребыванием в партии. Вы слышите?» — «Слышу... Можете исключить заочно».— «Что? Повторите..,»— «Повторяю: пошел ты...»
Этот разговор на полковой волне, конечно, слушали адисты всех полков, корпуса. Вероятно, в эфире насту-
Когда обозначатся перемены в характере Огородникова, когда к нему придет желание вытряхнуть из себя хитроватую глупость рисоваться под обиженного судьбой неудачника и затем честным трудом завоевать уважение товарищей, кажется, не дождаться. Уже завершается подготовка к пуску всего комплекса механизмов огромного завода, а он, Огородников, остался таким, каким пришел на строительство. Тысячи парней и девчат овладели за это время специальностями комплектовщиков и сборщиков основных узлов серийного выпуска автомобилей, а он, мотаясь по всем цехам, готовился к сборке личного автомобиля из «бросовых», как он считал, деталей.
— Не бросовые, а ворованные,— говорили ему друзья но общежитию.
— Поймайте, тогда говорите, ворованные,— отвечал он, отстаивая свой замысел еще в начале такой авантюры.— Жмите на контроль за качеством, озолочу. Из бракованных буду собирать не на мировой рынок, а для себя, для личного пользования...
Не без умысла он поступил на службу в ВОХР — военизированную охрану завода. Там нашелся оглядистый человек Тимуров, в помощниках начальника ходил со своим планом. Про запас ему нужен был такой хваткий парень. Не зря же говорят: везде необходим козел отпущения, на которого можно свалить любой просчет. Но ребята убедили Огородникова показать личный запас бракованных деталей на совещании по управлению производством, и Тимуров вынужден был писать объяснение — как и почему попал под его покровительство такой хват. Теперь Огородников снова мотается, молоко разносит... Можно ли этого парня заставить задуматься о завтрашнем дне? Пожалуй, напрасно согласился Василий Ярцев с доводами Абсолямова, Волкорезова, Яманова и Кубанца, что нельзя допускать Огородникова даже к стажировке на том агрегате, на котором они работают и понимают друг друга, как хорошо слаженный экипаж танка или самолета. Нет, надо посоветовать им пересмотреть свое решение. Ведь они знают пороки Огородникова и должны помочь ему избавиться от них. Рабочего воспитывают не мастер, не начальник смены, не комендант общежития, а коллектив, бригада, экипаж, те, кто стоит с ним у агрегата, кто обедает с ним за одним столом и спит рядом...
Наблюдая за Огородниковым и думая о нем, о его завтрашнем дне, Федор. Федорович ждал, когда дежурный ко залу соберет записки. Здесь заведен такой порядок — вопросы в письменном виде. Оказалось, что лишь одна записка была адресована Федору Федоровичу, остальные — целая стопка — организаторам вечера: «Почему не записывается такая беседа для вещания по заводскому радио? Почему не запланирован показ документального фильма о штурме Берлина?» Значит, участники вечера хотят знать об этом памятном событии больше, чем рассказал Федор Федорович. А в записке на его имя значилось: «Говорят, после взятия Берлина парижане готовились встретить ваш полк. Кто из вашего полка был там?» Такой вопрос наверняка подкинул дотошный Афоня Яманов.
В зале наступила настороженная тишина. Перестал крутить лохматой головой и разносчик молока Огород-пиков.
— Как мне известно,— сказал Федор Федорович,— ни один полк Советской Армии после штурма Берлина не собирался быть в Париже, поэтому парижане не могли готовиться к встрече с нами... Помню только, точнее, непослушная память подсказывает мне, как два солдата нашего полка были наказаны за самоволку в Париж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65