Раздоры пошли с тех пор, как начался крестовый поход.
Душа смотрит на себя посредством разума, сказал блаженный Августин. А разум — это и есть воля, добавил брат Августин, он же Акке.
Ио христианство — это знание. А вместе с ним возникает и сомнение.
Он держится в стороне от большой дороги, ищет самые глухие деревушки, скрытые пристанища, проповедует тем немногим, кто желает его слушать, подыскивает ливские юна. Здесь, на юге, многие слова кажутся странными, но это гот же ливский язык, и бог тоже один. Он мог бы быть таким и Гмм принуждения, без рабских оков. Ибо истинное христиан - это знание и искупление, любовь и защита одинокой душе. Вдовая женщина и одинокий мужчина, осиротевший ребенок, калека сызмала и дряхлый старик — все найдут пристанище возле господа, ибо велики его домы, не человеком мы троенные и не подвластные ни огню, ни мечу. Так говорил он, сидя где-нибудь в деревне на обугленном бревне или на камне у кромки поля.
По г и о н и — две разные вещи. Мысленным взором он видит, как колышутся перед ним головки чертополоха, « лишит порывы ветра, пахнущего гарью. Что-то в нем перемигалось. Говоря, он вдохновляется, впадает чуть ли не в гране, точно ливский знахарь, выкрикивает своим сильным нугрнным голосом рунические стихи, и хвала господу в его звучит так мощно и неожиданно, что у слушающих мо
роз проходит по коже, и выходит так, будто этот высокорослый человек в коричневом одеянии — пастух или рыбак, поющий одиночестве сам для себя. Они приносят ему свежего хлеба и сотового меда, они странно возбуждены, его слова пробуди ли в них тоску по высокому и прекрасному и заронили в души им страх перед всевидящим. По Августин, он же Акке, чувствует себя как на свадьбе в Канах Галилейских, когда кругом царят невиданные хаос, гибель и разорение. Добрыми слова он благодарит этих людей и оставляет их на волю божью, сам спешит дальше, высокий, неуклюжий, повторяя про себя слова своего славного тезки и учителя, жившего восемь веков назад, слова о том, что истину можно найти, хотя еретики и говорят, что нельзя.
Если бы истину нельзя было найти, не было бы смысла и в его странствии. Рига была лишь промежуточным пунктом на его пути. Монастырь ведь в Сегеберге, он оттуда пришел В Риге все становятся другими, такой уж это город.
И он тоже может найти истину. Но сначала надо разобраться в самом себе, достичь ясности.
Л ясности пока нет. Как раз наоборот, в душе у него смятенье, какого не бывало никогда прежде.
На что же опереться?
Па правду. На правду бывшего и сущего.
— Л ты как думаешь? — спросил Ра у невидимого собеседника.
Может быть, сейчас, на этой лесной дороге, он говорил самим Акке?
Или хотя бы с тенью печального августинца?
Нет, ни то ни другое. Откуда взяться в эстонском лесу монаху-проповеднику? На сей раз ему повстречался местный лесник, долговязый, пожилой, с жилистой шеей. Криво усмехнувшись, он взглянул на говорящего.
Ра поздоровался. Лесник пробурчал в ответ что-то невнятное. Пройдя мимо, писатель оглянулся и увидел, как тот ускорил шаги. Он, наверно, не знал, что и подумать о встречном Весьма возможно, Ра показался старому доброму песни кандидатом в сумасшедшие, а может, просто бездель пиком, который в будни, в рабочее время бродит по лесу, заложив руки за спину, и разговаривает сам с собой.
В какой-то степени все это напоминало встречу Акке в лесу с пасынком старейшины из Кубеселе, который пробирался с тайным донесением в Роденпойс,— на встречу, которую Ра только что описал у себя наверху.
Кто-то поднимался по лестнице. Нет, это не были уверенные мужские шаги агронома. Это была Айя. За ней приходили, ей надо в поселок ехать на рентген, ей очень неудобно, но она просит Ра присмотреть за маленьким. Недолго. Она скоро вернется. Пилле, конечно, тоже приглядит, но девочке пять всего, хорошо бы, если бы и он за обоими присмотрел... Мальчишек нет дома.
— Только бы он на себя что-нибудь не опрокинул. Я все убрала, да поди знай...
Черная птица пролетела по комнате и пропала. Ра увидел только тень от крыльев.
Он кивнул и спустился вниз.
В кухне на маленькой табуреточке сидела сероглазая, со вздернутым носиком девочка, держа ноги в белом тазике с теплой водой. Она старательно терла лодыжки и колени шуршащей мочалкой, напевая при этом:
Чтоб намылить,
чтоб коленки мне намылить,
чтоб чудесно мне намылить,
мыло, мыло, мыло,
иди-ка ты сюда,
чтобы ножки мне намылить...
Младший братик Айн ползал по полу в большой комнате, читал сперва газету, потом книжку. Больше, правда, рвал, читать не больно-то пока выходило. Наконец и книжка с картинками ему надоела. Теперь его заинтересовала пустая коробка из под макарон, которую мать подсунула ему, уходя.
Громко завывая, он рвал коробку на кусочки и совал их и рот.
Шелест книжных страниц отдавался у Ра в голове. А может, это был шорох крыльев какой-то птицы. Или это шумели воспоминанья, то и дело дававшие о себе знать?
Когда-то Юри точно так же ползал по полу, строил из кубиков дома и башни. Однажды он разодрал книжку стихов Энно, которую дал ему отец, листы аккуратно сложил в кучку, а когда Ра спросил, что же это такое случилось с книжкой, в ответ он услышал: «Не смог ее прочитать!»
Время, догадался он,— это плеть, скрученная из двух жил. Одна тянется дальше, другая оборвалась от перенапряжения. Время разрушено, из него вырван большой кусок. Юри унес его с собой.
Надо махнуть на все рукой, надо этому научиться, болезненно отдавалось в мозгу. Всегда и во всем, при любых обстоятельствах, уметь все забыть, чтобы как-то защитить себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48