Постоянная неопределенность, нервотрепка, капризы погоды.
Да, что уж тут говорить.
Ведь и сам Ра видел все это и слышал с самого детства, сам мечтал о разумной и спокойной работе, где не надо вечно спешить, вертеться, ругаться, где из-за какой-то пустяковой детали не бросают машину на целую неделю.
У него было такое чувство, будто и он виноват в постигшем Йоханнеса сердечном ударе.
Потому что на свидетеля тоже ложится тень.
Потому что те, кто действительно виноват, никогда не признают себя виновными. Они умыли руки, совесть их молчит.
Ра замахал руками, пытаясь отогнать эти мрачные мысли.
Я не виноват, не виноват!
Помолчи лучше, не думай о вине, думай о жизни, подумал он.
А если жизнь и есть вина?
Перед кем?
Ну, перед теми, кто...
Кто же этот верховный судья? Кто?
Может, он дотронулся до семьи агронома, как до птичьего гнезда, которое не терпит чужого дыханья?
Но Йоханнес ведь еще не умер, что же я так убиваюсь, подумал Ра, подходя к лесу.
Рожь цвела. Плотным морем колыхалось перед ним поле. Ветер перекатывал ржаные волны, пепла от костров ему было мало.
Опять на двор, в калитку, к дому, к себе на лестницу. По чистой крашеной лестнице наверх, к окну, к своему столу, к трубкам, бумагам, туда, куда шумным потоком ворвался внешний мир, прошумел, точно ветер в лесу и в поле, оставив в доме картины и воспоминания.
Верь все-таки, верь хотя бы в семена сорняков, несомые ветром, это придаст тебе сил, подумал он, и перед его глазами снова возник склонившийся на руки сына агроном в задравшейся на спине бледно-желтой полосатой рубашке.
Айя вернулась!
И корова, и дети радовались ее возвращению. Корова приветственно замычала со своего выгона, дети так бросились ей на шею, что чуть не свалили с ног. Айн, который не мог дотянуться выше, жался к материнским коленям.
Наконец Алар догадался спросить, как здоровье отца.
Айя отвернулась, пытаясь совладать с собой.
— Уже лучше, но придется еще полежать,— сказала она.— Вот будете себя хорошо вести, он скорее поправится.
И опять она хлопотала по дому, готовила, накрывала на стол, но Ра заметил: она в то же время отсутствует, она в городе, в больнице, рядом с мужем. От этого бремени она буквально разрывалась на части.
Когда за столом остался один Айн, который никак не мог справиться с едой, Ра виновато сказал:
— Я вам в семью только горе принес.
— Как это? — удивилась Айя.
— Беда в одиночку не ходит. Я семена несчастья занес к вам в дом. Вы хорошо жили, покойно. А только я появился, одно несчастье за другим... Как горевестник какой, птица черная.
Суеверный озноб пробежал у него по спине. Всю прошлую весну он увидел как бы в новом свете. Я и есть эта черная птица, подумал он.
— Будь вы здесь или нет, а Хельге Тыниссаар все равно бы Майре Мартин бен облила и спичкой чиркнула... И самолет с открытым баком над нашим домом все равно бы пролетел... Не мучьте себя из-за этого. Чему быть должно, то и случилось, что уж тут поделаешь,— как малого ребенка утешала его Айя.
— Муравьи весной ушли из муравейника, только я взглянул на них...
На это Айя не нашлась что и ответить.
Ра сказал спасибо и ушел к себе наверх.
Скоро там появилась Пилле.
Посидела немножко на кушетке под самой крышей, большими задумчивыми глазами взглянула на человека, жившего у них тут с весны, и спросила:
— Ты тоже горюешь из-за нашего папы?.. Я к папе хочу, а Алар говорит, ему нельзя сейчас мешать, там только мама ему не мешает. И Ээрик. С папой там даже шутить нельзя. Я не хочу расти большая, а то мама с папой и ты постареете и умрете. Почему природа так сделала, что человек умирает?
Ра повернулся к ребенку:
— Человек устает, изнашивается, так уж заведено. Постареет, и жизнь станет ему в тягость, больше жить не хочет
— Человек, значит, как Алара велосипед...
Писатель не знал, что сказать.
— Алар вчера после работы велосипед разобрал и говорит- не стоит чинить, все изношено. И человек так: износится — и чинить не стоит?
— И так бывает.
— На свалку, значит, его?
— Человека на свалку не выбрасывают, человека в гроб кладут.
Пилле недоверчиво усмехнулась.
— А если бы на свалку, он бы там запасную ногу нашел, или руку, или голову...
— Кто-то, наверно, и голову бы себе там нашел. Но давай, Пилле, не будем больше об этих вещах говорить.
По лестнице подымались. Ра сразу узнал шаги Айи.
— Опять ты, Пилле, здесь,— строго сказала она дочери.— Ни минутки не дашь дяде одному побыть, крутишься вокруг, как пчела.
— У нас разговор интересный,— оправдывалась дочь.
— Смотри, надоешь дяде, он возьмет да и уйдет,— пригрозила Айя.
— Не уйдет, он нас любит.
Айя покраснела.
— Ты откуда знаешь?.. Пойдем, у нас дел полно.
Ра слушал, как они не спеша спускались по крутой лестнице. Хлопнула одна дверь, потом, гораздо тише, другая — на кухню.
Какое-то время было тихо.
Затем снова хлопнули обе двери. Послышался голос Пилле:
— Мама, я на дворе лягушку видела! Большая такая, бурая. Почему в книжках лягушки зеленые? Я еще ни одной зеленой не видела. Ты видела зеленых лягушек?
— Видывала. Даже ела зеленых.
— Ой, ужас! Где ты их ела?
— В Сангасте. Там около замка в пруду лягушки зеленые. Их граф там разводил. Попала я раз к биологам, видела, как они лягушек жарили. Ну, дали и мне.
— Ой! Ужас какой!
— Ничего ужасного. Мясо очень вкусное.
Небольшая пауза. И снова:
— Мама! А ты счастливая? Тебе с папой хорошо жить?
— Хорошо.
— Мама, а как ты думаешь, я буду счастливая?
— Будешь, наверно.
— Я хочу все время с тобой жить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48