Автобус остановился как раз, я еще говорю: «Хельге, скорей, успеешь!» А она бросилась совсем в другую сторону, так избил, что не соображала даже, где автобус стоит. Хорошо еще, водитель увидел, подождал, пока я ее до автобуса довела. Вот какое личное дело! Да это же преступление форменное!
— Калью Тыниссаар и животных бьет! — крикнула, разволновавшись, девушка-бригадир.— Да где это видано, что же это такое! — Ийви Сярак так разволновалась, что не могла говорить.— Осенью корове, хорошей дойной корове, голову разбил!.. Так стукнул, что мозги брызнули!.. Да я такого в жизнь не видала. Всю голову размозжил! А потом: корова виновата! Она ему брюки замарала. Сам с пьяных глаз сунулся. Когда зоотехник прибыл, корова околела уже, женщины подойти боялись, такой ведь и человеку голову размозжит.
— Чего опять вспомнила, выплатил я за корову, сама знаешь.
— Знать-то знаю! — отрезала бригадир.
— Калью больной человек,— вступилась Хельге за мужа.
— Пускай лечится, если больной,— сказала Эльфрида Аганик.— Два раза находился на излечении, а что толку. Чертей с перепою видеть стал. Вот было — прибегает в дом, кричит: в сарае волосатых полно! Ружье схватил, палить начал. Мальчишка дрова в сарае колол, так его в ногу ранил, подумать только!
— Получил боевое крещение! — оскалился скотник.
— На Калью как найдет, тут уж держись, на шкуре своей испытаешь, только попадись ему! — сказала Сильви Хариметс.— По моему мнению, он все дурней становится. И работы никакой. Все через пень-колоду, разве только утром часок- другой, а вечером он опять за выпивку. Коровник навозом завален, ничего не вывезено. В таком месте и работать не хочется. Разговоры, склоки, ругань, матерщина, не знаю, как в кабаке каком, где одни подонки. Я ухожу, проработала там семнадцать лет, конец моему терпенью. Выходной редко когда получишь, как раб на галере к коровам привязана. Тут тут говорила и бригадир тоже, с какой это стати нам тут пропадать! Калью этому слова не скажи! Вот было, в марте месяце, мороз на дворе, а он вывалил силосу воз, тот так замерз, аж звенит! Как корове такой силос давать, у нее ведь желудок не плавильная печь. Я ему говорю, ты чего же тут силос скинул, а он, ни слова не говоря, вожжой меня вытянул.
— Да не вытянул, погрозил только, слышь,— уточнил Тыниссаар.— Ты дорогу загородила, сани не разворотить. А к
саням близко подходить, слышь ты, запрещено по технике безопасности! — Калью хрипло засмеялся.
— Не ври, вожжами вытянул! У меня и сейчас на боку синяк, могу показать.
— А может, твой же старик тебя и вытянул!
— Да? Мой, значит?.. Вот так и идет у нас. Все заткнулись, дело замяли, а терпи, зубы сожми, давай продукцию!
— Не так уж у нас все ужасно, как Сильви тут расписывает,— сказала Хельге, теребя рукав кофты.— Да что ей сделаешь, вожжой-то, Калью просто пошутил тогда.
— Пошутил я, слышь! — зареготал скотник, моргая воспаленными глазами.— Как говорится, шутка — она шутка и есть.
— Да уж какие тут шутки! — вмешалась бригадирша. Ее светлые волосы рассыпались по плечам.— Всем нам достается. Всех Тыниссаары терроризируют. Калью Тыниссаар делает что хочет, а скажешь, почему задание не выполнено, так такого получишь... И Хельге от мужа набралась... Да это же...— у нее задрожали губы. Жалко взглянув в сторону судейского стола, она умолкла.
— Говорите, говорите все, что на сердце накипело,— ободрил ее сидевший сбоку директор.— Для этого мы здесь и собрались — разобраться, посоветоваться, что дальше делать.
— Скажу прямо: Хельге Тыниссаар нас прямо тиранит всех. И ничего ей не скажи! — со слезами в голосе выпалила Ийви Сярак.— Раньше еще туда-сюда, хоть словечко можно было сказать, а теперь — ни-ни. Как же нам дальше работать, если одна доярка ставит себя выше коллектива, особые условия себе требует и особые права? Ей все дозволено. Как я потребую: почисти животных, молоко у тебя грязное. Не терпит, тут же бросается...
— Да за лопату еще хватается, как и Калью,— добавила Туули Блау.
— Итак, что муж, что жена — одинаково лопатой орудуют, констатировал Йоханнес. Затем он спросил: — Скотник Альфред Тамм на месте?
— Здесь,— ответил зоотехник. Из последнего ряда поднялся сухопарый, сутулый старик с шелушащимся от весеннего солнца лицом.
— Вы видели в тот раз, как Калью Тыниссаар лопатой бил спою жену?
— Ну... Такое дело...— замялся тот.— У Калью черенок сломался.
— До удара или после?..
— Ну, известное дело... после. У стены стоял, вроде цел был.
— Так огрел, что черенок сломался,— сидевший за столом Вармо Тайм впился в Тыниссааров своим острым взглядом.
— Да прогнил черенок-то, слышь! — пробурчал скотник.
— Значит, признаете, что ударили? — спросил агроном.
— Не признаю, слышь! Никого я не бил. Не такой я человек. Да что я, садист какой? Я, слышь, человек вежливый.
— Ударили, а не признаете. По показанию бригадира, у Хельге Тыниссаар следы на халате остались, как печать навозная. А вы, Туули Блау, это видели?
Хлопнуло откидное сиденье, девушка встала. Придерживая сиденье одной рукой, она так и осталась стоять внаклонку, неловкая и смущенная. Потом выпустила сиденье, медленно выпрямилась.
— Видела,— сказала она, взглядом ища поддержки у Сильви Хариметс.— Мне и самой тоже досталось. Кулаком.— Она виновато улыбнулась.— Если мы правду здесь будем говорить, кто нас защитит потом от этих Тыниссааров?
— Закон защитит, — трезво ответил Йоханнес.— Садитесь! — И девушке-секретарше: — Прошу запротоколировать: Калью Тыниссаар ударил свою жену Хельге Тыниссаар совковой лопатой. Он также постоянно терроризирует весь коллектив фермы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48