В тот октябрьский вечер он и нашел имя своему ливу: монаха-проповедника Августина он назвал Акке. Уме была в ателье, кончала какой-то заказ. Ра и Юри были дома. Мальчик в тот вечер играл на улице.
Когда стемнело, часов в восемь, он собрал бумаги и, потягиваясь, встал из-за стола. На улице шумел ветер, в подвале их панельного дома работал насос, и стук его передавался по панелям кверху. Было время вести Юри домой, мыть, кормить и укладывать спать. Мальчик еще не пришел. Со двора под окнами, где они обычно играли, голосов не было слышно, только чья-то машина тихо подъехала к дому и встала в ряд других машин, их в последнее время расплодилось столько, что вечером, возвратившись из города, они забивали всю дорогу, некоторые теснились даже на тротуаре. Так что все пространство перед домом превратилось в одну огромную автостоянку. Где уж тут играть детям, даже асфальтовые дорожки между домами, предусмотренные свободной планировкой района, и те были полны движения.
Наверное, Юри ушел играть к Мареку, он часто туда ходил. Марек жил от них через пару подъездов, это близко, так что Ра, отправляясь за сыном, даже шапку надевать не стал. Бодро и весело, с прояснившимся лицом, как всегда, когда работа подвигается, он сбежал по лестнице и вышел на улицу. Дул резкий октябрьский ветер, ночью могло и подморозить, одинокий месяц проглядывал из-за облаков. Неожиданно громко хлопнула за ним дверь без пружины, когда он вошел в подъезд, где жил приятель сына; сверху отбрасывали мертвенно-синий свет лампы дневного света. Нет ничего хуже, чем эти голые подъезды и лестницы.
Вверху он на миг остановился перед дверью. Изнутри не доносилось ни звука, ни шороха. Это показалось странным, обычно мальчишки шумели так, что стены дрожали. Неуверенно он нажал на кнопку звонка. Мать Марека, высокая сухопарая женщина, появившись на пороге, вопросительно уставилась на него, моргая своими небольшими серыми глазками. Вид ее встревожил Ра. Оказалось, о Юри она ничего не знает. Но он все же спросил:
— Юри не появлялся здесь?
— Нет... Но погодите минутку, я спрошу у Марека.
Появился смуглый мальчик в очках.
- Марек, Юри не приходил?— спросила мать.
— Когда?
— Когда меня дома не было.
— Вечером вы ведь играли на дворе, я из окна слышал,— с какой-то странной боязнью спросил Ра.
— Играли.
— Куда же он делся теперь?
— Не знаю...— тянул мальчик, уставясь в пол.
— Марек, скажи, где Юри остался, видишь, папа его бес побоится,— нажимала мать.
— Он на улице остался.
— Где на улице?
— В канаве,— неохотно признался Марек.
— В какой канаве? — побледнел Ра.
— На Садовой, в канаве, ну...— мальчик задрожал всем телом.
— Да объясни же наконец, как было дело,— насела на не го мать.
— Юри играл там... И я тоже там был, в канаве... Юри сказал: давай сделаем убежище... вот-вот война начнется... нас тут никто не найдет...
— Ну, и дальше?
— Я нашел палку... Дал ему...
— Говори!
— А Юри стал песок... или землю... что там было... копать...
— Говори все как было!— испуганно повторила женщина.
Запинаясь, едва не плача, мальчик продолжал:
— Земля обвалилась, Юри там остался... Его не видно было...
— О боже! Почему же ты сразу не сказал, как домой пришел? — перепугалась женщина. — Это же было час назад! О боже!
— Боялся... — Мальчик бурно расплакался.
Ра сбежал вниз. Откуда взялись только силы... Садовая была недалеко, тут же за панельными домами начинался старый деревянный город. Проходя мимо пару дней назад, Ра видел, что улицу перекопали широкой, глубокой канавой, чтобы менять канализационные трубы; там и сейчас призрачно высился устрашающего вида экскаватор с опущенной стрелой и поставленным на землю ковшом. Оглядев траншею взглядом опытного мелиоратора, он не нашел места, которое грозило бы осыпью, это была твердая минеральная почва, где ничего не могло случиться.
Не могло, а все же случилось.
Пробежав дальше, он увидел осыпь. Обрушился край канавы шириной в два-три метра. Он спрыгнул вниз и стал разгребать песчаную почву руками. Рыл изо всех сил — Юри мог быть здесь, и прошло уже больше часа! Потом выскочил
из канавы — нужна лопата! Бросился через дорогу в дом, без шапки, пиджак расстегнут, длинные седоватые волосы развеваются на резком осеннем ветру; черный пес бросился на него и вцепился в штанину, повис на нем как репей, не давая двигаться дальше. Из-за дома вышел навстречу сгорбленный старик.
— Лопату! Пожалуйста, скорее! — прохрипел Ра.
— Окоп, что ли, копать?
— Сына засыпало!
— Тогда плохо,— сказал старик и заспешил, прихрамывая, к подвалу.
Именно эти слова, сказанные не на шутку обеспокоенным чужим человеком, с полной ясностью донесли до сознания Ра, что произошло непоправимое, погасив последнюю искру надежды, еще теплившуюся в нем.
Разговор за пару дней до отъезда в деревню:
— Раз мне с этим не справиться...
— Что ты имеешь в виду? Что жизнь кончена? — спросила Уме.
— Раз вместе нам не справиться...
— Справимся поодиночке, хочешь сказать?
— Надо же на что-то надеяться. Раз вдвоем невмоготу, лучше уж в одиночку.
— А если не поможет?
— Тогда поможет небытие.
— Ты так думаешь?— испугалась жена.
— Это уж точно,— подтвердила Ра.— Небытие и есть забвение.
Помолчав немного, он добавил:
— И тебя ведь мучит эта квартира. И ты ведь стараешься тут почти не бывать, не можешь забыть. Совсем в подвал переселилась, к истуканам своим глиняным.
— У меня у самой все время такое чувство, будто голова глиной набита.
— Вот и переселилась к себе подобным. А я со своим Акке не могу к ливам переселиться на Койву, ведь их больше в природе нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48