она решила выдать девушку замуж за своего дальнего родственника, состоящего на службе у дарвазского правителя, и уже почти уговорила Наймшаха согласиться на это «богоугодное дело».
— Я, кроме того ховалингского парня, никого не хочу! — сказала Аноргуль таким непреклонным тоном, что мачеха изумилась.
— Сердечко твое ушло к босяку ховалингскому? — издевательски произнесла мачеха.— И какое место того нищего тебе понравилось, бессовестная? Он не стоит и ногтя на ноге есаул-баши!..
А в гостином домике в это время шел не менее решительный разговор. Шакар говорил Наимшаху:
Издалека, с надеждой я приехал, не лишай надежды меня!
— Сырая торговля! — отвечал Наимшах.— Не выйдет! Люди обвинят меня в том, что Наимшах не нашел в Дар- вазе мужа для своей дочери, отдал ее какому-то коровьему ездоку — бальджуанцу.
Наимшах не сказал, что Аноргуль уже обещана есаул- баши, неловко было признаться, что собрался выдать свою дочь за женатого человека во вторые жены.
Назвав Шакара «коровьим наездником» , Наимшах, конечно, хотел нанести почтенному человеку обиду, но обладавший выдержкой Шакар решил пропустить это словечко мимо ушей,— оно было распространено в быту, ку- лябцы и бальджуанцы так привыкли к нему, что в обиду его не принимали. И умный Шакар сдержался — дело, по которому он сюда приехал, было слишком важным, чтобы испортить его, придав значение глупому слову. С чувством собственного достоинства Шакар ответил спокойно и вразумительно:
— Насмехаться друг над другом — дело глупцов, Наимшах. Все мы одного рода и одной веры. Никакие люди и ни в чем тебя обвинять не будут — ведь не неверный же и не мангыт просит у тебя дочь в жены...
В эту минуту к беседующим старикам подошла с хлебом и чаем на подносе жена Наимшаха. И сладчайшим тоном спросила:
— Разве, достойный, ты не сказал гостю, что наша дочь уже сговорена за другого?
Наимшах смешался, кинул украдкой на жену гневный взгляд:
— Это еще неопределенно... Был такой разговор в одном месте... Но помолвки еще не было...
— Почему ты не говоришь правду? — добавила яду женщина.— Давно ведь уж помолвка была!
Наимшах, чувствующий себя как на угольях, рассердился:
— Ты иди, женщина! Не вмешивайся в разговор мужчин!
— Я сказала, что было, ведь зачем же,— зажужжала осою женщина,— ну зачем же обнадеживать понапрасну отца?
И вышла.
Шакар, конечно, не поверил словам женщины. Прямой и честный человек, он и других не подозревал в вероломстве. Восэ ему говорил, что Аноргуль еще ни с кем не помолвлена. Значит, так и есть.
После ухода жены Наимшах, не выпуская из рук пиалы, тянул чай, так громко хлебая его и так отдуваясь, словно хотел во что бы то ни стало разогнать воцарившееся тяжелое молчание. Он, в сущности, был мягкосердечным человеком, и ему совсем не хотелось оскорбить гостя. И потому свой отказ он постарался выразить тоном жалостливым, почти извиняющимся:
— Ты, брат, не огорчайся: дочь ведь у меня одна-единственная, я не хочу, чтобы она жила вдали от меня. У меня в доме нет помощников — знаешь сам, про таких, как я, у нас говорят: однорукий он! А если я в своем же селении найду какого-нибудь сироту и сделаю его зятем — все же будет он помогать мне в работе.
Шакар понял: в этом доме делать ему больше нечего. Как полагается после еды, обгладил ладонью бороду, произнес молитвенное «аминь», встал и с обидой в сердце сказал:
— Будь здоров! Принимай в дом кого хочешь зятем. Мой сын найдет себе жену, недорода на женский пол еще нет. Если одна дверь закрыта перед таким, как мой сын, сотня других дверей откроется.
Ночь Шакар переспал у знакомого мельника, на рассвете выехал в обратный путь. Когда он достиг Дара-и-Мухтора и рассказал домашним, как все получилось там, то для утешения Восэ повторил пословицу: «Если одна дверь закрыта, сотня других откроется». Восэ нетерпеливо вскочил с места:
— За сотней ваших открытых дверей сто женщин, а у меня в сердце одна! Других мне не нужно!
...Не прошло и недели, как Восэ верхом на коне появился в дарвазском Лянгаре. Был вечер. Проезжая шагом мимо дома Наймшаха, Восэ пропел несколько слов из той песни, какую всегда напевал для Аноргуль летними ночами там, на току:
Милая, здесь ли ты.
Слову своему верна ли ты?
Голос Восэ поднял бы Аноргуль из могилы. С колотящимся сердцем и горящим лицом она появилась у дверей дома.
— Аноргуль, здравствуй! — тихо сказал Восэ,— Когда стемнеет, приходи к большому тутовнику, на берег, туда, где река наворотила камней!
Сказал и отъехал от дома. На краю селения въехал во двор того самого мельника, у которого после неудачного сватовства ночевал Шакар, расседлал коня, выдал ему в торбе ячменя и, дав остыть, прежде чем напоить его, сам тщательно очистился от дорожной пыли, умылся в чистейшей воде узенького оросительного канала.
Пожилой мельник, родом из Норинджа, давнишний знакомый и близкий друг Шакара, испек гостю пышную лепешку, заварил вместо чая ароматную траву. Беседуя с мельником за угощением, Восэ нетерпеливо следил за солнцем, медленно уходящим за гребни дарвазских гор. Едва обагренные закатом снега потускнели, Восэ поспешил на каменистый берег реки. Стремящаяся по скалам в глубоком и тесном ущелье река шумела как тысяча демонов, и Восэ, ожидая свиданья с возлюбленной, думал о красоте и могуществе родных гор. Гигантская вершина Сиа-кух — Черный пик — все еще розовела, хотя в ущелье стало совсем темно... Остроребрые, обрывистые горы Дар- ваза, гораздо более суровые и величественные, чем мягко- породные, с оглаженными вершинами, бальджуанские; весь этот день, проведенный в подъемах и крутых, рискованных спусках, настраивали Восэ на мысли об упорстве, о риске, о твердой воле и решительности, без которых ничего на свете нельзя добиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146