..
Бальджуап расположен в середине страны, там, где скалистые, гигантские хребты Памира, отдав за миллионы лет ветрам и воде добрую половину составляющего их материала, снижаясь, в своем вековечном стремлении к недвижности & покою, уже недостаточно высоки, чтобы называться горами, по еще недостаточно размыты и выветрены, чтобы стать предгорьями, постепенно затухающими в песках низменности, именуемой пустынею Каракумы...
Здесь, среди этих гор, вдоль берега уже сравнительно спокойной, создавшей себе широкую пойму красноцветной реки Сурхоб тянутся волнистые, оглаженные холмы, один выше другого, иные —г прорезанные насквозь потоками, образовавшими узкие каньоны, другие —- разделенные лишь пологими седловинами...
Вот на этих холмах, тесно соприкасаясь у седловин, и расположились небольшие селения — Гарибакон, Гурдара, Намазгох и другие, что вытянулись над правобережье ем Красной реки..,
Эти селения одновременно являются кварталами города Бальджуана, перерезанного оврагами от берега Сурхоба до подножия крепости и от крепости — к северу... Над правой стороной главной улицы поднимаются склоны холмов, левее простирается низина... Во взнесенном над правобережьем реки селении Намазгох на просторной площадке, будто на поднятой ладони, высится над обрывом белокаменная мечеть, хорошо видная издалека.
Здесь же, неподалеку от мечети, над обрывом лепится неказистый дом присутствия городского судьи. Судебным присутствием в доме заняты большая комната и веранда, выходящая во двор, затененный листвою нескольких старых и молодых шелковичных деревьев, иначе называемых тутовниками.
Сам господин судья, толстый, с красным мясистым носом бухарец, живет в другом, богатом, по здешним представлениям, доме, с хорошим садом, почти вплотную смыкающимся с двором судебного присутствия....
Вот и сейчас, когда пришедший в этот двор раньше всех просителей и просительниц Восэ нетерпеливо поглядывает на калитку, ведущую из соседнего сада, судья наконец появляется в рамке калитки, кряхтя проходит через нее, идет, не обращая внимания на ожидающих его посетителей. Они повставали с мест и раболепно, прижав руки к груди, отвешивают ему почтительные поклоны. Наконец нехотя он отвечает всем сразу коротким кивком, ленивым взмахом руки и проходит на только что чисто подметенную слугою, опрысканную водою веранду, на которой поверх кошмы кинуто стеганое длинное узкое одеяло...
Скрестив ноги, охая, обминая толстыми пальцами мятые губы, судья усаживается на одеяло, принимает из рук прислужника поднос с подлежащими разбору делами.
Восэ, пришедший первым и потому первым допущенный к разговору, опускается на колени, расположившись перед судьей на камышовой циновке...
— Ты кто? На что жалуешься? — спрашивает судья.
Едва из четких слов Восэ пришедшие узнали, что он имеет денежный иск к смотрителю мазара святого Бальджуана, как сдержанный шепот волной прошел по рядам собравшихся. Сразу все затихли, словно каждый из них состоял только из жадно ждущих ушей...
Узкие глаза судьи открылись шире, он устремил на говорящего заинтересованный, полный удивления взгляд.
Восэ с болью в сердце сообщает все подробности случая с пятьюдесятью пятью исчезнувшими монетами. В изрядной толпе присутствующих (которых все прибавляется) слышны тихие возгласы удивления. Сайда Асрора здесь хорошо знают, и каждый старается не пропустить ни единого слова Восэ. Его рассказ для всех интереснее давно всем знакомой истории с женитьбой достопочтенного шейха.
Судья посылает за Саидом Асрором своего человека. Час или два, что проходят в ожидании появления шейха, посвящается рассмотрению и разбору заявлений других просителей. Восэ освободил для них «циновку закона», пересел в уголок двора.
Сайд Асрор появляется верхом на лошади, в сопровождении двух прислужников, чьи физиономии похожи скорее на морды двух цепных псов... Острием взгляда скользнув по Восэ, Сайд Асрор с помощью двух своих спутников сошел с лошади, не выпуская четок из рук, чуть оправив пальцами большой белейший тюрбан, степенно, с достоинством занял свое место на кошме. Вопреки ожиданию присутствующих, судья поздоровался с шейхом не слишком любезно, сразу же приказал Восэ повторить свои слова. Отвращение Восэ к Сайду Асрору, выраженное в его присутствии, было столь неприкрытым и смелым, что все собравшиеся — а их, горцев, жителей города и окрестных селений, было уже десятка три — слушали с затаенным дыханием. Никто не мог бы вспомнить случая, когда кем-либо были бы в лицо шейху с такой смелостью брошены подобные обвинения: праведника, обладающего чудодейственной силою исцелителя, хранителя святыни всего бекства, обвиняли в мошенничестве, в воровстве! Слыханное ли дело?! Но Восэ говорит, и в каждом его слове — горечь возмущения...
— Достойный блюститель законов, божеских и человеческих! — говорит Восэ.— Если бы этот человек присвоил принадлежащее по праву мне, я не пришел бы к вам с жалобой: нашу бедняцкую долю едят все, у кого есть зубы, мы ко всему привычны. Но этот шейх, не убоявшись бога, присвоил заработок несчастного водоноса, умершего на чужбине, деньги, принадлежащие обнищалой одинокой
старухе, деньги, врученные ему по доверию к его высокому священному сану, хранителю чтимой всем нашим горным народом святыни! Как же человек может терпеть такую несправедливость, такую низость?
Это обращение, однако, внешне не произвело на судью впечатления. С той же сухой официальностью, лишенной какого бы то ни было чувства, он обратился к шейху, который во время горячей речи Восэ был погружен в созерцание и, считая черные зерна своих четок, бесстрастно шептал молитву:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146