Охотник и это стерпел; не было такой цены, какую он не дал бы, чтоб только избавиться от этой скандальной женщины. Когда не амлякдар, ставший свирепым недоброжелателем, наложил на обездоленного Назира такую поземельную подать, какую тот не в силах был уплатить, даже заложив дом, то он понял, что медлить ему нельзя. В течение нескольких дней Назир продал свой сад, осла, быка, ружье и уплатил половину требуемого. В опустевшем доме он оставил сына с впавшей в отчаяние Гульчехрой, а сам, молчаливый, заговаривающийся, ушел в горы, уподобившись странствующему дервишу.
Назир и услышал от Восэ добрый совет: оставить на некоторое время родные места, уйти в какой-либо из далеких северных городов — в Бухару, Самарканд или Ходжент — на поденщину. Может быть, на чужбине, вдали от амлякдара и налоговзимателей, не видя их насупленных бровей и не испытывая на себе их ненависти, он придет в себя, скопит немного денег...
Решив уйти в Бухару, а если не устроится там, то и далее — в Самарканд, Назир двинулся в путь, остановился в Шахрисябзе. Тут его взял в работники некто по имени Иноятулло, богатый человек, лет сорока, низкорослый и коренастый, с большими глазами навыкате, с рыжеватой жиденькой бородкой и короткими, дугою, ногами, как у тех, кто измлада стал лошадником. Роскошный дом этого богача красовался за крепостью, со двора дома были хорошо видны величавые развалины Тимурова Ак-Сарая.
В Яккабаге и в Ташкургане Иноятулло владел большими земельными угодьями и оросительными каналами. На всех его землях занимались хлебопашеством испольщики. На городском базаре у него были свои чайная, лепешечная и харчевня. Он давал деньги в рост кустарям, купцам, садоводам и земледельцам, взимая с суммы одолженных денег от трех до четырех процентов, но, если кто-либо осмеливался назвать его ростовщиком, сердился, считал того своим врагом.
Он был человеком суровым и резким, с женами, дочерьми и служанками обходился жестко и грубо. Его старшая жена Хурматой, мать двух не достигших совершеннолетия дочерей, женщина по годам «молодая — тридцати пяти лет, но похожая на пятидесятилетнюю, вела благочестивый образ жизни, не требовала от мужа выполнения супружеских обязанностей и даже согласилась с тем, что богач заведет новую жену. Можно сказать, что она сама подыскала мужу красивую женщину — дочь одного торговца мануфактурой — Лютфию, разведенную с первым мужем. Красивая, стройная восемнадцатилетняя Лютфия вышла замуж за сорокапятилетнего богача Иноятулло, от него родила двоих детей, но оба в младенчестве умерли. В течение пяти лет супружеской жизни Лютфия была вполне довольна любовью мужа, но затем его сердце стало заметно остывать к ней, любовные ласки — пугающе исчезать и все чаще стала проявляться жестокость и грубость его характера.
Причиной тому была Хайри.
Ризки-хола, поступив в дом Иноятулло служанкою, привела с собой и свою одиннадцатилетнюю дочь Хайрц, Чернявенькая, худенькая Хайри была тогда некрасивой, непривлекательной девочкой, с длинными руками, всегда спутанными грязными волосами и измазанным личиком, и одежка у нее была всегда рваная, испачканная... С течением лет она постепенно изменялась откуда только взялась красота, и в тринадцати-четырнадцатилетнем возрасте девочка стала уже такой, что глядеть на нее да не наглядеться! Мать закрыла ее лицо сеткой из конского волоса, надела на девушку паранджу. Но и этого матери показалось мало: она повесила на шею дочке талисман от дурного глаза. Теперь никто из мужчин не мог увидеть нежное лицо Хайри, белизны ее выразительной шеи, ее стана, словно тонко выточенного из мягкого горного камня... Всякий, кто увидел бы эту девушку, когда она достигла пятнадцати лет, сказал бы старинною поговоркой! «Она стоит подати целой страны!»
Но никто, кроме матери и девочек, с которыми Хайрц играла, которым шила куклы и за которыми ухаживала она, как вторая служанка, не должен был видеть за безобразной паранджой и чачваном ни лица ее, ни фигуры. Вместе с матерью Хайри занималась уборкой дома, приготовлением пищи, всем, что полагается делать служанке.
Хайри, разумеется, стеснялась хозяина, хотя и не слишком тщательно скрывала свое лицо от него, потому что привыкла к нему с малолетства. Иноятулло посматривал на нее украдкой. Женщины не могли не заметить обращенных к девушке вожделенных взглядов хозяина, сопровождаемых иной раз вздохами. Ризки-хола, мать Хайри, испытывала по этому поводу особенное беспокойство...
Ризки-хола со своей дочерью жила в убогой лачуге у больших ворот глухой глинобитной стены усадьбы Иноятулло, где была прорезана узенькая калитка. Однажды вечером хозяин без предупреждения вошел в тесный дворик своей служанки с большим свертком. Хайри, поливавшая из ведра дворик, увидев хозяина, бросила ведро и побежала в дом.
— Ты почему убегаешь, Хайри, дорогая? — ласково и нежно прозвучал голос Иноятулло. Выйди, я тебе подарок принес!
Вместо Хайри вышла ее мать.
— Ой, чтоб умереть мне. Сами пришли, ой-ой, откуда солнце взошло? Проходите сюда, вот сюда!..— Ризки-хола растерялась еще больше, чем дочь, быстро стряхнула грязное одеяло и, сложив его вдвое, кинула на покрывавшую глинобитное возвышение старую войлочную подстилку. За свою пятидесятилетнюю жизнь никогда не принимала Ризки-хола в своей нищенской лачуге такого большого и уважаемого гостя.
Хозяин присел, протянул женщине сверток, но она не решилась принять его, тогда, наклонившись, он развернул его: на одеяло выпало несколько отрезов атласа, парчи, европейские калоши, бухарские сапожки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146