Как жемчужинка. Вот-вот капнет. Тогда его не удержишь: бери меня, ешь меня! Легонько повернув, оборвешь черенок, очистишь, только не жми сильно, и ешь себе. Мякоть так и тает во рту. До смерти не забудешь нашего инжира.
Да, табак, виноград, инжир. А что же еще? Есть у нас арбузы. Правда, сок у неспелых арбузов Кыркагача слаще, чем у наших зрелых. И по весу не могут они тягаться с диярбакырскими: там один арбуз на верблюде везут. Но зато у нас арбузами полны бахчи. Перекатываясь из рук в руки, добираются они до дверей каждого дома и лежат здесь, храня прохладу до жаркого дня. Мякоть—людям, корки—ослам. Косточки—курам. А подсолить их и высушить—вот и лакомство для детей бедняка на всю зиму.
Что еще в нашем городе примечательного? Есть у нас и гранаты. Разломи — посыплются все звезды неба. Есть абрикосы сахарные, только на голодный желудок не ешь, скрутит живот. А яблоки сорта аваниё! Пахнут, как щеки пятнадцатилетней девушки. А тутовник? Каждая ягода — горсть конфет. Настанет июль, и нет больше места на ветках для воробьев — всё занято ребятишками.
Так уж и, быть, помяну двумя словами и наши овощи: благословенную фасоль—госпожу за столом, баклажаны в бархатных шальварах, помидоры в красных рубахах, капусту белокочанную, порей с боевым хохолком. А перец? Разломишь—не сразу поймешь, перец это или хрящ, такой он плотный.
Словом, если наша долина—ковер, то атласный узор на нем небесный ковровщик выткал табаком, виноградниками, садами, посевами, бахчами, серебряными оливами. А вместо украшений разбросал по ковру там и сям белые
ромашки, веселые полевые маки, алые розы, колючие булавы чертополоха, полынь и корневища ползучего пырея, похожие на зеленые жилы земли, кусты лавра, чинары и воркующих на каждой ветке, на каждой крыше горлиц.
Все вроде даровал дядя небесный нашей плодородной долине, просто душа радуется. Но зачем он даровал нашему городку таких богачей, как Обалы Мехмёд-ага, Хаджи Шерифоглу да Али Риза-бей', хоть плачь, не поймешь. Конечно, на множество бедняков приходится не больше пяти богатеев. Но если все бедняки исчезнут, то богачи, будь они хоть крезами, рано или поздно все равно подохнут с голоду. И наоборот, исчезни эти богатеи из нашего городка, так нес батраки лишатся «счастья» работать на них до седьмого нога. Попробуй-ка тут найди выход?
У Мсхмсда-аги, к примеру, виноградников не одна тыща денюмов2. Половина из них принадлежала когда-то местным грекам. Часть этих греков во время оккупации по его облыжным доносам была убита партизанами, часть— выслана по тем же доносам из города после освобождения3. За десяток-другой денюмов он уплатил несколько золотых в казну, а сотни виноградников, плодоносящих не один раз в году, присвоил задаром. Рассказывают, что в 1922 году многие греки, которых выселяли из городка, раздарив своим соседям-туркам кошек и кур, канареек в клетках, цветочные горшки с базиликой, что стояли у них на окнах, перед тем как идти на станцию, отправились в виноградники. Там были у них, дескать, золотые клады зарыты, хотели, мол, их вырыть в последнюю минуту. Пустое! Бедняги просто хотели в последний раз взглянуть на свои виноградники. Девушки прятали на груди по осеннему муаровому листу. Кое-кто вырезал на память кусок лозы. А один, Васил, упал и тут же умер. Его не забыли до сего дня.
Теперь этот виноградник принадлежит Мехмеду-аге, и зовут его «Могилой гявура».
Были гявуры, что бросали в воздух фески и кричали «Зито Венизелос!», когда узнали, что полчища Константина5 вошли в Измир. Этот грек, Васил, был не из таких. Он
не выходил встречать вступавших в город «чудотворцев». Целые дни сидел дома. Не бесчинствовал, не заносился.
Многие греки, да и не только греки, а богатеи, муллы и шейхи, умеющие всегда приноровиться к обстоятельствам, мусолили свисавший до земли край греческого флага, который был вывешен на городской управе.
Васил не ходил его целовать.Короче говоря, ни высылки, ни тем более смерти он никак не заслужил, никого не оскорблял, никакой вины за ним не было. Не было вины, зато были у него виноградники. Давно на них зарился Мехмед-ага.
Прикинем теперь, что будет, ежели этого Мехмеда-агу выгнать из нашего городка и он, изловчившись, умудрится при этом взвалить себе на спину свои виноградники? А будет вот что: долина, которую мы сравнили с ковром, сразу пожелтеет. Каждое лето, кроме местных жителей из окрестных сел и местечек, стекаются к нему тысячи батраков окапывать лозу, подрезать ее, подчищать, собирать виноград, перетаскивать его, окунать кисти в раствор поташа, раскладывать изюм для просушки на солнце. Сколько людей от носильщика до лавочника останутся без
куска хлеба!То же и с оливками. Попробуй, к примеру, выгнать Хаджи Шерифоглу вместе с его рощами,— вот и вытянута серебряная нитка из нашего ковра. Десять тысяч батраков
останутся без работы.А табак?! Не будь Али Ризы-бея, пропадать еще десяти тысячам батраков. Что тогда станут сажать наши табачники, где мотыжить, что резать и сортировать? Пропадать вам, пропадать, бедолаги! Я говорю не о тех садоводах и табаководах, не о тех крестьянах, что ковыряются на своих пяти — восьми денюмах,— они как-нибудь перебьются. Душа моя болт о тех рабочих, что трудятся над табаком, сколько себя помнят, а курят чинарики и то пополам с товарищем и уходят из этого мира, не насытившись даже сном. Ох, жаль мне рабочих, у которых есть глаза, чтобы смотреть на виноград, и которые его не пробовали, словно бы и рот им ни к чему! Болит моя душа по батракам, которые на холодном осеннем ветру стряхивают оливки, подбирают их с грязной, промерзшей земли, на своей спине таскают сотни мешков, грузят их на арбы, а придя домой, не могут приправить свой ужин, свой кусок хлеба и горсткой маслин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73