Лицо у него покраснело, как вишня.
— Ради бога, что это?
Впервые за целую ночь они рассмеялись во весь голос. Еще бы — один родился на Дунае, другой — в Делиормане. Обоим эта четырехногая тварь, подбежавшая, как собачка, потереться об их ноги, была не в диковинку. А тварь, не обращая на их смех никакого внимания, покручивая хвостиком-запятой на пухлом заде и шевеля тяжелыми ушами, побежала себе дальше, довольно похрюкивая.
— Да перестаньте вы смеяться! Ей-богу, я не на шутку испугался. Что это такое?
— Свинья!
— Она не кусается?
Оба схватились за животы.
— Что это она с утра разгуливает по улицам без привязи?
— Проводник! Показывает тебе дорогу!
— Теперь-то и моя бабушка нашла бы дорогу. Вот если б она провела нас сюда от границы, я бы тогда ее расцеловал...
Вслед за свиньей они вышли на деревенскую площадь.
— Теперь куда?
— Посидим, подождем вот тут под деревом. Покурим вместо завтрака. Наверняка сейчас кто-нибудь явится.
— Может быть, звонарь.
— Он давно в церкви. Первый удар мы слышали еще под скалой.
— Если так, то первый, кого мы встретим, будет самым набожным человеком в деревне или же...
— Или же пастухом. Да вот и он сам.
В самом деле, из-за угла показался коренастый паренек. В постолах. В обмотках. В ватных штанах. Перепоясанный кушаком. В папахе. Подтянутый, острый как штык: стукнешь — войдет в землю. Быстрым, как у хищной птицы, взглядом он окинул площадь и увидел под деревом пришельцев. И парень и пришельцы оцепенели. Третьему никак не удавалось изобразить на лице улыбку. А паренек, вместо того чтобы подойти к ним поближе, даже отступил на шаг.
Третий поманил его рукой и неуверенным дрожащим голосом проговорил:
— Эй, мбмче!
Парень двинулся к ним. Они поднялись навстречу. Третий, вместо того чтобы говорить с парнем, обратился к товарищам:
— Тьфу, черт! Не могу вспомнить, как по-болгарски староста. Здесь наверняка старосту не старостой зовут.
Те переглянулись.
— Не говорил ли я тебе? Если он, кроме мамкаты, знает по-болгарски еще хоть одно слово, готов отрезать себе ус!
— Не срами нас, говори же, ты, полиглот! Третий, краснея и запинаясь, пробормотал:
— Обштина... Са-вет.
Паренек, успевший рассмотреть всех троих, кажется, понял, в чем депо. Махнул рукой: мол, ступайте за мной.
— Айда!
— Мы Турция... Турки.
— Давай!
Они пересекли две улицы и вошли в какой-то двор. Паренек усадил их на еловую колоду. Поднял руку, обвел ею вокруг двора: отсюда, мол, не выходить.
— Хорошо.
Пригрозил кулаком ворчавшей собаке и в несколько шагов подскочил к двери в избу. Но тут дверь открылась и на пороге показался мужчина в белье. Они обменялись несколькими словами. Мужчина исчез в доме. И вскоре появился уже одетый, в резиновых постолах. Трое путни-
ков вскочили как по команде. Мужчина показал им рукой: «Сидите! Сидите!» — и отослал пастуха. Потом, чтобы как-то сгладить с каждым мигом возраставшую неловкость, стал что-то говорить. Третий, знаменитый переводчик и полиглот, снова покраснел до ушей, но не вымолвил ни полслова. Хозяин угостил каждого сигаретой. Зажег в огромных мозолистых ладонях спичку, дал прикурить. Не успели они докурить сигарету до половины, как в воротах снова появился пастух, на этот раз в сопровождении еще одного, с винтовкой.
Первый переглянулся с товарищем: «Наверное, жандарм!»
Тот также взглядом ответил: «Нет, охранник».
Третий молча поправил: «Не жандарм и не охранник. Но как они здесь называются, я тоже не знаю».
«Ты, кроме мамкаты, ничего не знаешь».
Снова жест рукой: ступайте вперед! Пошли. Встречные останавливаются на дороге. Что, мол, за люди, растрепанные, в запачканной одежде? Глядят, что иглой прошивают. Какая-то девушка в фартуке, с белокурыми косами застыла посреди дороги с коромыслом на плече и, не удержавшись, рассмеялась, прикрыв рот рукой.
Через пять минут они уже были в комнате сельского Совета. Здесь их первым делом обыскали. Единственное найденное при них оружие, огнестрельное и холодное, оказалось карандашом. Потом предложили сесть. Сели. Сопровождавший с винтовкой встал в дверях. Заработал телефон.
— Староста, что ли, этот в резиновых постолах? — прошептал Первый.
— Председатель. Всем старостам да беям вон тот — видишь портрет на стене — показал, где раки зимуют.
— Димитров! — откликнулся Второй.
— А этот?
— Левски. Вождь повстанцев. Говорил: «Я враг не туркам, а падишаху».
— Глаза у него не злые.
Портреты на стене глядели приветливо, но человек с винтовкой в дверях — холодно. Глаза у него молчали. Не говорили ни да ни нет. Человек у телефона куда-то звонил, о чем-то говорил, глубоко затягиваясь сигаретой И сквозь дым поглядывая на пришельцев. Кто их знает, говорил этот взгляд, не дыня ведь: по запаху не определишь.
Дали по стакану парного молока. Подождали. Но недолго — через полчаса, а то и меньше, показали на дверь.
Ой, мама, целое отделение солдат!
— Приготовься, сейчас тебя расстреляют на площади,— шепнул Второй «переводчику» из Делиормана.
А солдаты были такие веселые, бравые ребята— заулыбаешься! В коричневой форме. В коротких гетрах. Фуражки набекрень. С симпатичной звездочкой посредине. И винтовки у них не похожи на наши. Ни на гладкоствольные, модели 88-го года, доставшиеся от греков, ни на маузеры марки «Анкара». Дула короткие, откидной приклад. Словом, автоматы.
Молчание. Показывают, куда идти. Отделение окружило их полукольцом. Пошли.
При выходе из деревни солнце ударило им в лицо. Вчера вечером оно село в Румелии и, обойдя Землю, сегодня снова явилось со стороны Истранджи, как бы говоря: «А вы все еще в пути?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73