Морунген прикинул, как напишет, что сгонял с танка странствующего духа философии ярко-оранжевого цвета и шарообразной формы – с тоненькими ножками и ручками, и даже зажмурился от ужаса.– Этот абажур – дух философии?– Нет, дружок, ты очень плохо воспитан, – констатировал Хухичета. – Немудрено, что все так закончилось.– Относись к этому философски, – посоветовал Хруммса.– А я требую, чтобы все соблюдали порядок и дисциплину! – настаивал Дитрих, не желая даже уточнять, что и чем именно закончилось. Голова у него шла кругом.Хруммса состроил гримаску и обратился к приятелю:– Хухичета, сделай одолжение нашему майору, спустись вниз. А то он такой нервный, когда речь заходит о его любимом жлезьпыхе, что я за него начинаю беспокоиться.Дух философии исчез с башни – растворился в воздухе и проявился уже на веточке ближайшего дерева, где и повис, словно огромный плод:– Всегда пожалуйста.Морунген, все еще сердясь, обратился к Хруммсе:– Так-то лучше. Мы ведь все-таки на фронте, а не на ярмарке, к тому же я вашего Хухичету вижу в первый раз, слава богу! Почему я должен верить, что он дух философии, а не русский шпион?Дух и полиглот весело переглянулись:– Хухичета, – спросил Хруммса, – ты готов быть русским шпионом?Хухичета с готовностью ответил:– Нет! Я не пью, не курю и не ругаюсь матом.Хруммса обратился к Дитриху:– Вот видите, герр майор, а вы заладили: русский шпион, русский шпион. Наверное, ни одного живьем не видели?Морунген засмущался:– Я ученый, конструктор, танкист, наконец, а не разведчик. И я обязан по инструкции в каждом проявляющем повышенный интерес к моему танку видеть шпиона. А мнение, что все русские курят, пьют и ругаются, – совершеннейшая ерунда. Такое могут выдумать только сами русские.Хруммса задумался:– Если судить по моему доброму знакомому, господину Бользену, то вы, вероятно, правы. Некоторые русские в виде исключения могут в совершенстве владеть лишь одним из трех этих искусств. Правда, если это не приходится на день Красной Армии, 9 Мая, 7 Ноября, собственный день рождения, день рождения жены, провал резидента, аванс и получку… в общем, всего сейчас не перечислишь.Морунген смотрел на Хруммсу как на знатока и сумасшедшего в одном лице.– Надо было перед отправкой сюда пройти курсы в разведшколе СД, а то чувствую себя как младенец, лишившийся матери.Хухичета поболтал ножками на веточке:– Не огорчайся, мой юный друг. У тебя еще все-все впереди. Если не погибнешь, конечно…Дитрих печально посмотрел на оранжевый шар:– Как у вас тут говорят, спасибо на добром слове.Хухичета отчего-то развеселился:– Пока с вами Хруммса, бояться нечего. Вот когда он смоется, то пиши пропало.Хруммса заинтересовался:– А ну-ка, ну-ка, интриган («Кто это ценит?» – отмахнулся польщенный дух), поведай мне, что нас там ждет впереди такое страшное, что мне придется сматываться?Хухичета спокойно заметил:– Да собственно, ничего особенного. Все как обычно – война и немцы.Морунген заинтересовался:– Что? Где-то рядом есть линия фронта?Хухичета подмигнул встревоженному Хруммсе, чтобы Дитрих не заметил:– Где-то наверняка есть линия фронта.Майор посопел, попыхтел, но все-таки решил уточнить:– Может, ты расскажешь, как добраться до Белохаток?Хухичета повозился на веточке:– Я бы рад, да мне нельзя: я дух философии, а не географии. А с поиском Белохаток вам кто-нибудь другой обязательно поможет – есть некоторые заинтересованные лица…Морунген, нахмурившись, подозрительно оглядел карлика:– Объясните мне, что нужно от нас вашему философски настроенному другу и зачем он сюда пожаловал?Хруммса таинственно прошептал:– Майор, вы же знаете загадочную русскую душу: кто ее разберет?Дитрих проявил настойчивость:– А весьма бы хотелось узнать побольше.– Не вам одному, – возразил полиглот.– Так что, дружок, хочешь, я расскажу тебе сказку? – вопросил Хухичета.– Какую сказку?– Которая ложь, да в ней намек. И танкистам в ней урок…– Майн Готт! Он издевается!– Вовсе нет, – вступился за друга Хруммса. – Он хочет помочь.– Каким же это образом, позвольте узнать?– А сами у него и спросите.Майор подумал, что хуже все равно не будет, и потому спросил почти что спокойным голосом:– Господин странствующий дух, так что вы все-таки здесь делаете? Зачем пожаловали?Хухичета откашлялся и перешел на официальный тон, сразу перестав именовать майора «дружком»:– Все проще простого, господин майор. Хотя ни вы, ни я не являемся разведчиками, я мог бы вам кое в чем посодействовать. Например, на некоторое время стать вашим связным: в моем лице вы могли бы отправить в Германию устное послание возлюбленной или уведомление своему командованию о том, что с вами все в порядке и с секретным танком тоже ничего не случилось.Дитрих какое-то время переваривал полученную информацию:– Это с чего же вдруг такая милость?Хухичета философски заметил:– С точки зрения истории и философии вы – те солдаты, которым не поставят памятника, если, конечно, не считать за таковой надгробный крест.Морунген поежился:– О памятниках, надгробиях и истории говорить рано – война еще не закончилась.Хухичета поглядел на него с явным сожалением:– Так-то оно так, но мне вас все равно жалко, и мое предложение остается в силе.Танкист гордо выпрямился:– Немецкие солдаты в жалости не нуждаются. То, что мы оторвались от армии, еще не повод для сожалений. Нас рано хоронить – мы еще посражаемся.Хухичета мягко, как душевнобольному, отвечал:– Конечно, конечно, извините меня, ради бога, если я вас чем-то обидел. Просто мне не хотелось бы, чтобы на родине о вас думали как о дезертире.Дитрих представил себя занесенным в списки гестапо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103