Серые гравюры: Джордж
Вашингтон, птицы, охотники, игроки в крикет, пышущая здоровьем девица с
влажной улыбкой. Из динамиков над дверью неслось "Не могу перестать любить
тебя". Продюсера Шон обнаружил за столиком у окна.
Извинившись, Шон объяснил отсутствие Энджелы. Вейнтрауб кивнул. Он не
производил впечатление чрезмерно огорченного - казалось, ему вообще все
равно. Он выглядел подавленным и, похоже, нервничал по поводу предстоящей
встречи не меньше Шона.
Последовав его примеру, Шон заказал "дайкири". Музыка плавно перешла
в "Мистер Чудо". Безотносительно к делу они поговорили об инфляции и о
последнем разводе Вейнтрауба. Шон не сводил глаз с бронзовой женщины,
державшей электрический канделябр. Возле статуи стоял настоящий бостонский
вереск. За ней в нише виднелось соседнее помещение, обставленное, как
библиотека. Уходящие к потолку ряды книг. Массивная хрустальная люстра.
Подошел официант. Они заказали куриный пирог и лапшу "феттучини".
За едой Вейнтрауб ни разу не сострил. Шон обнаружил, что и сам все
время норовит скользнуть взглядом мимо коллеги, за окно, и задержаться на
зеркальном фасаде нового здания "Джона Хэнкока", стоявшего прямо напротив
ресторана. Он угрюмо подумал, что оно такое же темное и непостижимое, как
мысли организации, которую приютило. Конторы телевизионщиков находились на
сороковом и сорок первом этажах. Когда это здание только возвели, в один
прекрасный день вылетели все стекла. Конструкцию пришлось целиком
облицевать фанерой. Самый большой фанерный ящик в мире, будь ему пусто.
Отчего же все стекла выскочили, задумался Шон.
Играли "Когда я влюбляюсь".
К половине второго они поели.
Просмотр начался в два. Пока шел фильм, администраторы с телевидения
- двое неопрятных мужчин и женщина (невысокого роста, привлекательная, в
сапогах) - не сказали ни слова. Наблюдая уголком глаза за их бесстрастными
лицами, Шон страдальчески подумал, что эти люди явно испытывают к Ирландии
отвращение. Потом зажегся свет, и телевизионщики, опять-таки без единого
слова, снова исчезли, оставив Шона с Вейнтраубом попариться еще немного.
- Сволочи, - проскрежетал Вейнтрауб.
Шон почувствовал, как в нем впервые в жизни неожиданно вспыхнула
симпатия к этому человеку.
Они вернулись на сороковой этаж в обитую плюшем приемную. До
совещания предстояло убить еще полчаса.
Шон все глубже погружался в выложенную кожаными подушками пропасть
отчаяния. Вейнтрауб зарылся в толстый еженедельник "Всякая всячина". Им
было больше нечего сказать друг другу. С объяснениями было покончено.
Теперь они жаждали только ответов.
В без четверти четыре чья-то секретарша пригласила их следовать за
ней в какую-то контору.
Совещание длилось менее получаса. На нем присутствовал один из мужчин
и интересная женщина. Кажется, последнее слово было за ней. Шон отметил,
что дама надушена крепкими духами, которые напомнили ему "Шалимар", но не
были им.
В первый раз улыбнувшись, она сообщила Шону, что фильм им очень
понравился. И что они наметили дату выхода в эфир на двадцать восьмое
января. Школьный сценарий их тоже заинтересовал. Он показался им
"стоящим". Ее саму привлек феминистский аспект. У нее возникли кое-какие
предложения. Когда, по их мнению, они могли бы начать? Да, а еще у нее
есть и другой сценарий, который они, возможно, захотели бы обдумать. Но об
этом можно было поговорить позже.
В четверть пятого они ушли.
Распираемый хорошими новостями, Шон схватил трубку стоявшего на столе
секретарши телефона и позвонил домой. В трубке слышались бесконечные
длинные гудки. Шону не верилось: Энджелы, мать ее так, все еще не было.
После минутных раздумий он нажал на рычаг и, тыча пальцем в кнопки, набрал
другой номер. Ответил хрипловатый голос Сюзанны.
Он тихо сказал, что сейчас приедет.
У главного входа в здание они с Вейнтраубом расстались. Продюсер был
в таком же приподнятом настроении, как и Шон, и под перезвон "Гуччи"
выплясывал скромную джигу радости - странная выделывающая антраша фигурка,
превращенная в карлика многочисленными зеркальными колоннами и
циклопическими черными стенами с их наклонными фресками из красных и
желтых цифр. Шон почувствовал, что очень тронут восторгами Вейнтрауба. Они
добавили личности Джека совершенно новую грань. Он напоминал попавшего в
Вегас маленького мальчика. Барабаны крутились, крутились без остановки, и
вот, наконец, в ряд вышли три - чтоб их! - нет, не три паршивых вишенки,
три колокольчика, Господи помилуй... зазвонили звонки, замигали лампочки,
и на пол водопадом хлынули серебряные доллары.
- И поцелуйте за меня вашу красавицу-жену, да покрепче! - крикнул
Вейнтрауб, когда они разошлись.
Насвистывая, полный мыслей о представлении на "Эмми" и торжественных
речах, Шон проворно сошел с тротуара, собираясь перейти Сен-Джеймс-авеню и
поглядел влево, на превратившееся в гневный огненный шар закатное солнце,
которое мало-помалу исчезало за поддельно-византийской громадой храма
Троицы. Он на мгновение остановился, обернулся и присмотрелся к церкви,
отраженной в зеркальных стенах здания, из которого он только что вышел.
Отражение старого в новом. Мог бы получиться интересный угол для съемки.
Следовало при случае использовать это в каком-нибудь фильме. Шон задержал
пристальный взгляд на самом храме. Как можно было хоть на минуту счесть
это красивым, недоуменно подумал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89