Чиновный люд, напуганный странным поведением высшего руководства страны и не отвыкший еще от грозной реакции ЦК на любой негатив в советской прессе, с душевным содроганием раскрывал каждое утро свежие газеты, выискивал в ровных столбиках газетных колонок свои фамилии и... тихонько молчал в тряпочку, ожидая неминуемой расправы над собой сверху.
Но сверху никто в основном никого не трогал, и постепенно журналистская настырность все сильнее стала надоедать «героям» критических заметок и разоблачительных статей. Вскоре все громче зазвучали голоса о журналистской ответственности перед обществом, а еще через некоторое время состоялись первые судебные процессы о возмещении морального ущерба потерпевшим от излишнего внимания прессы. Постепенно аппетиты «униженных и оскорбленных» средствами массовой информации росли, и очень скоро моральный ущерб, который в материальном выражении поначалу исчислялся в скромных сотнях рублей, достиг тысячных и даже миллионных сумм.
О, сколько судебных процессов было проиграно в то время отдельными журналистами и целыми редакционными коллективами! Сколько денег выплачено в качестве компенсаций! А в некоторых странах так называемого ближнего зарубежья кое-кому из журналистской братии довелось даже похлебать тюремной баланды.
Но не зря говорят, что за одного битого двух небитых дают. Пообтершиеся в бесчисленных судебных процессах писаки изучили законы не хуже некоторых адвокатов, наученные горьким опытом редакции обзавелись целыми отделами юридического обслуживания и теперь выверяли каждое слово, подтверждая каждый факт неопровержимыми документальными доказательствами.
И как закономерный итог этого процесса – бороться с прессой обиженным становилось с каждым днем все труднее и труднее.
Самойленко, слава Богу, не первый день работал в газете. Он уже был «битым», и не единожды. Он успел стать за эти годы настоящим профессионалом. И теперь, нисколько не усомнившись в сенсационности и важности рассказанного Пелагеей Брониславовной, сомневался только в одном – удастся ли собрать факты, документы, свидетельства с той тщательностью, чтобы каждое слово, которое он напишет об этом деле, звучало не менее весомо, чем заключительное обвинение прокурора в суде.
Чтобы достичь желаемого, нужно было составить четкий план, продумать каждую мелочь предстоящего расследования. И, положив перед собой чистый лист бумаги, Николай начал записывать все возможные источники информации, которые в самое ближайшее время ему предстояло тщательно проверить.
1. Кашицкая.
Здесь, пожалуй, он взял пока все, что можно было взять. Пелагея Брониславовна могла понадобиться ему только в том случае, если дело повернется вдруг новой, неожиданной, стороной, и тогда ему потребуются ее объяснения или какие-то уточнения.
2. Метельская, из собеса.
Принимала большое участие в делах семьи Кашицких-Корабельниковых. Ее роль как свидетеля переоценить трудно – и по части здоровья мальчика, и по части материального состояния Кашицкой.
Метельская могла рассказать очень многое и, главное, беспристрастно.
3. Детский дом.
Конечно, самое осведомленное лицо в этом деле – директор. С ним предстоит очень серьезный разговор, но откровений можно ожидать лишь в том случае, если директор чист. Если же он сам был активным участником аферы, каких-либо надежд на встречу с ним питать не стоит.
Но в детдоме есть еще очень интересные личности, с которыми обязательно нужно встретиться.
Это воспитатель группы, в которой находился Виталик, а также работники, которые сопровождали детей в Италию. Вполне логично предположить, что они участвовали в этом деле, даже не подозревая, в какие махинации их вовлекло начальство. Если ему повезет, их показания будут просто бесценными.
Впрочем, Самойленко и сам бы не смог объяснить, почему кому-то из своего списка он доверял, а кому-то – нет. Просто он предполагал, что организация, занятая преступным усыновлением, не должна быть слишком обширной – скорее всего в нее входили лишь руководители некоторых учреждений. Их подчиненные вряд ли догадывались об истинной подоплеке событий, потому что в противном случае доход от удачно провернутых операций пришлось бы делить среди слишком многих подельников. И дележ по подобной схеме неминуемо снижал бы рентабельность всей операции, учитывая ее немалый риск.
4. Управление здравоохранения.
Врачи, притом лучшие в их городе, как подчеркивал Антоненко, вынесли свой вердикт о болезнях Виталика. Нужно обязательно проверить, был ли такой вердикт на самом деле, было ли обследование, или же медицинское заключение – липа.
5. Управление народного образования.
Ключевой и, пожалуй, единственной фигурой здесь был Антоненко. Он, несомненно, знал все и принимал в организации подобного рода усыновлений самое непосредственное участие. И так просто, с кондачка, он, безусловно, не расколется.
Но Николай надеялся на два фактора.
Во-первых, в интересах самого же Антоненко было бы изобразить самую искреннюю заинтересованность в объективном журналистском расследовании. Мол, если я чист – зачем мне что-либо скрывать от прессы? В этом случае Самойленко мог надеяться на доступ к той самой папке, о которой рассказывала Пелагея Брониславовна – с «делом»
Виталика Корабельникова.
Во-вторых, если правда, что документы на усыновление в обязательном порядке утверждаются в Киеве, в министерстве образования, то у Антоненко должны быть там крепкие связи. Не исключено, что центр, организующий преступные усыновления, находится именно там.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91