Среди зыбких, скользких теней, струящихся в удушливой мгле. Ауле трясло от этого неопределимого, но явного присутствия совершенно чуждой Арде силы. Враждебной. А сейчас она перемалывала, переваривала его ученика, единственного, незаменимого, любимого, наконец. Не смог уберечь – ни одного, ни другого – зря их ему, трусу безвольному, доверили.
Как он упустил майа, как позволил уйти из чертога после того, как видел эти глаза, впившиеся в огонь…
– Курумо! – позвал он снова, всем существом потянувшись к ученику. Ему вновь почудился слабый отклик. Или все же не почудился? Он слился сознанием с камнем, вся сила гор переливалась в него, и скала, в которую он начал превращаться, двинулась в липкую муть.
В следующий миг его внесло словно в середину огромной воронки, в центре которой, в переплетении паутинных нитей, источая волны отчаяния и гибели, висело нечто. Сгусток сути, слабо и судорожно мерцающий во мгле, подобно искорке…
– Курумо! Отзовись! – Зов заметался, путаясь в нитях и обрывая их. Одна вдруг задрожала, натянувшись до предела, дернув сгусток в сердце паутины. Послышался то ли голос, то ли стон, он захлебнулся, едва зазвучав, разбился о сплетения нитей…
Вала ринулся туда, приблизился к источнику зова и, содрогнувшись, оцепенел: дрожащий комок-искорка, спеленутый мерзкими путами, колышущий безнадежным биением стылую жуть, и был тем, кого Ауле искал все эти бесконечные годы, – точнее, распадающимся и осознающим распад сознанием потерянного майа.
А самого сознания почти не осталось, оно меркло, все меньше принадлежа майа, растворяясь в этом безумном нечто, сливаясь с ним, но не утрачивая ясности. Оно работало: лихорадочно вспоминая, перебирая боль, страх, ненависть и еще многое жуткое, чему нет названия, то, что хуже смерти, свое и чужое, НИЧЬЕ…
Личность, точнее, ее останки, становилась Вратами, а за ними клубилось неистребимое и несуществующее, вездесущее НИЧТО…
Неистребимое – пока есть кому осознавать, чувствовать, терзаться, думать… БЫТЬ…
Задыхаясь от жалости и отвращения, Ауле позвал снова, пытаясь разорвать сеть, сосредоточась на одном: вырвать майа из цепких, злых объятий. Он звал, вкладывая в этот зов всю силу горных недр… Наконец ему ответили – слабо, искаженным усталостью голосом:
– Кто здесь?
– Это я, Ауле, ты узнаешь меня? Я помогу тебе вернуться…
– Уходи, здесь опасно… для живых.
– Только с тобой.
– Не надо, меня уже почти нет. И хорошо. Прости за беспокойство и спасайся.
– Я пришел за тобой. Ты должен жить, ты не можешь исчезнуть – вот так.
– Могу. Когда-нибудь это меня уничтожит. Осталось немного, я потерплю.
– А как же я?
– А какая радость от ходячего трупа? Только мучить будем друг друга – я ведь не смогу забыть, а беспамятным и подавно жить не хочу. Зачем тебе столько неприятностей, да еще от чужого сотворенного?
– Значит, ты никогда не считал меня своим? Хоть чуть-чуть? Ведь это из-за меня ты… – Горечь душила Ауле, а жадное до страданий Ничто подхватило тысячами голосов, как жуткое эхо: «…не твой, не твой, ты один и будешь один всегда, ни одного из них не уберег, трус, ничтожество… ничто…» Вала чувствовал, как отчаяние опутывает, лишая сил, сейчас Бездна поглотит его, как пылинку, но не уничтожит – он станет ее бессмертной игрушкой, корчащейся от душевных мук бабочкой, пронзенной иглой воспоминаний, раздавленной и униженной… Как Курумо, что ждет небытия уже семьсот лет – и не получит, ибо нужен этой нетварной твари именно живым – настолько, чтобы осознавать себя. Чтобы помнить и вспоминать. Все время. Всегда.
– Ну нет! – Злость и боль неожиданно переросли в ледяное спокойствие, усталое презрение. – Не твое это дело, ты, бескрайняя помойка, тебя это не касается, сами разберемся!
Он рванулся напролом, наконец дотянувшись до того, что осталось от его ученика, и вцепился мертвой хваткой.
– Пойдем отсюда – можешь не считать меня своим Учителем, и поделом, можешь не вылезать из Лориэна, но нечего эту гадину тешить!
– Но… вернуться в Валмар – эти взгляды…
– Да сиди хоть все время в моем чертоге, все равно все уже привыкли за семьсот лет, что тебя нет…
– Семьсот?!!
– Да, и все это время я искал тебя, все горы излазил. Пусто без тебя, понимаешь?
– Но я… тоже – пустое место.
– Так или иначе, у меня ближе никого нет – и этой дряни я тебя не оставлю! – Ауле с отчаянной решимостью, не выпуская майа, рванулся назад – было тяжело, словно он увяз по пояс в трясине. А Курумо – вообще по шею.
– Брось, выбирайся сам, – донеслось до сознания Валы.
– И не подумаю! Лучше помоги – настройся на горы или хотя бы на что-то хорошее.
– Не могу – что ни вспомню, сразу такое всплывает… Ты знаешь что. Ничего, что привязывало бы к жизни, вспомнить не получается…
– Тогда вообще ни о чем не думай, просто тянись ко мне. И ничего не бойся.
Ауле вызвал в памяти горы. Перед глазами каменные массы вспенивались мощными гребнями и опадали, изрыгая потоки лавы, грохотали лавины и сверкали блестящими каплями драгоценные камни в еще колышущихся сводах пещер. Сила Весны Арды, сила творения вливалась в него; расправляя плечи, он ощущал единение с Ардой, и она выталкивала чужеродную сущность, принимая тех, кто был един с ней, в свои объятия. Лопались клейкие путы, Ничто отступало, силясь утянуть с собой лакомый кусок, но Кузнец расхохотался в отсутствующее лицо, и смех его был подобен обвалу.
Муть рассеялась, и Ауле, судорожно прижавшего к себе майа, словно волнами выкинуло на берег, на каменный пол у входа в пещеру.
Едва переведя дыхание, он вгляделся в лицо Курумо. Веки майа слегка дрогнули, колыхнулись ресницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187