Илья Петрович был даже рад,
что они с Машей отправятся в Бухару пешими, как паломники к святым местам, и
никогда более не суждено будет им вернуться в мир, которому прочил бывший
лучший дворник Санкт-Петербурга гибель, пусть даже не в апокалиптическом, но
в самом обыкновенном житейском смысле.
Наутро директор и Маша вышли из поселка и по усу отправились в лес на
восток, туда, где затерялась теперь совсем одинокая Бухара. У Ильи Петровича
висели за спиной заплечный мешок с сухарями и консервами, котелок,
рыболовные снасти и ружье, которое он перед отъездом из поселка оставил у
бывшего председателя. Теперь предприимчивый хохол самый первый открыл в
Чужге коммерческий киоск, во всяк час дня и ночи торгующий водкой. Он
раздобрел, округлился, обленился, забросил охоту и идти в Бухару
отсоветовал.
- Та Бог його знае. Може, зараз и нема там никого. Дорога тяжка, та й робыты
там ничого. Тилькы дивчину вымучишь.
- Ничего, проберемся.
- Та живы тут. Дивчина хай у мене в ларку торгуе, а ты за товаром издыты
будешь. Заживемо, як в Бога за пазухов. От и це... бухаряне-то сами воны
залышилысь, и управы на ных ниякой нема. Хто зна, що в ных на думци.
Старець-то ихний, кажуть, звихнувся нибы.
- Что такое?
- Пропонувалы им в район переихаты. Поселытыся компактно. А вин незащо.
- Они всегда хотели, чтобы их в покое оставили.
- Не знаю, що воны там хотилы,- проворчал хохол.- Але вин-то завжды був
недурный чоловик и розумиты повынен, що воны сами там не выживуть.
Пропонував я йому разом працюваты. И вузькоколийку моглы б трыматы, ягоды б
заготовлялы, грыбы, рыбу, торгувалы б хоч з Москвою, хоч з Питером, а хоч з
Финляндиею. Колысь старовиры як разверталыся - мы б з нымы таки дила
творылы, тильки держись. Не то що сись бовт. Тьфу!
- А он?
- Отказався. Як на мене добром все це не кинчиться.
Они шли по усу довольно бодро, но чем дальше углублялись в лес, тем тяжелее
становилась дорога. Природа быстро брала свое: узкоколейка зарастала
кустами, рушились мосты через ручьи и маленькие речки. На первых километрах
дороги еще сохранялось движение самодельных дрезин, именуемых в здешних
краях "пионерками", и, услышав звук, похожий на треск мотоцикла,
путешественники заблаговременно уходили в сторону, чтобы не привлекать
ничьего внимания. Но уже через два дня пути дорога оказалась совершенно
заброшенной. Сюда не доходили ни охотники, ни рыбаки, и путники шли теперь
одни. Лишь изредка тишину нарушал далекий гул самолетов - больше же о людях
и их мире ничто не напоминало.
В тайге еще не сошел до конца снег, в низинах стояла высокая вода, и местами
они пробирались с большим трудом. Ночевали прямо в лесу у костра - дремали
то вместе, то по очереди. После нескольких лет жизни в городе Илья Петрович
наслаждался покоем, отсутствием грязи, даже физическая усталость к вечеру
доставляла ему небывалое удовольствие. В маленьких лесных озерах и ручьях он
закидывал удочку и ловил сорожек и окушков, бойко клевавших на шитика,
хватала на блесну отнерестившаяся щука, он запекал ее на углях или готовил
уху. Это напоминало ему какой-то поход, похожий на те, что он совершал в
молодости, и душа директора наполнялась радостью. Только грустное и
отрешенное лицо ученицы его огорчало. Машу, казалось, ничего не радовало.
Она устала, натерла ногу, но сказать об этом Илье Петровичу стеснялась. Они
шли и шли, с каждым пройденным шагом приближаясь к таинственной Бухаре, жить
в которой еще много лет назад сулили отроковице прозорливые старухи из
"Сорок второго", частью умершие, а частью разъехавшиеся по всей стране и
вряд ли помнящие и Машу, и Бухару, и директора школы.
Потом начались дожди. Они лили, не переставая, больше недели. Вода в лесу
поднялась и подтопила железнодорожную ветку, Илья Петрович и Маша нащупывали
шпалы и брели по колено в воде, проходя в день не по тридцать километров,
как наметил директор, а вдвое меньше. Часто случалось так, что вода заливала
сапоги, в конце концов девушка простудилась, и Илья Петрович соорудил шалаш,
где они сушились, отдыхали и прожили почти два дня.
- Мы будем учительствовать,- говорил Илья Петрович, босиком разгуливая
вокруг костра и жмурясь от удовольствия.- Мы должны соединить чистоту и
строгость Бухары с лучшими достижениями человеческой мысли, мы должны
примирить прогресс с верой, знание с моралью и исправить совершенную
человечеством в эпоху Просвещения ошибку. С этой точки начнется отсчет новой
цивилизации. Сделать это можем только мы, русские. Человеческая история
зашла в тупик. Пока что этот кризис проявился со всей отчетливостью лишь у
нас в России, но скоро он охватит весь мир. И тогда только мы, первыми
принявшие на себя этот удар, как некогда приняли мы на себя удар монгольской
орды, сможем весь мир спасти. Самые великие идеи - Достоевского,
Циолковского, Федорова, Вернадского, Даниила Андреева, Солженицына -
рождались на нашей земле, в наших нищих городах, в наших тюрьмах, в голоде и
стуже, то есть там, где истинные идеи и должны рождаться. Мир к нам
несправедлив, нас презирают и на Западе, и на Востоке, ибо люди не любят
тех, кто их спасает. За это распяли они Христа, и мы тоже будем принесены в
жертву, но жертва эта спасительна, она искупит грехи всех тех, кто об этом
даже и не догадывается. Отсюда, из этой тайги, будет явлен новый свет.
Глаза у Ильи Петровича горели, он говорил с таким пылом, точно обращался не
к измученной девочке, а выступал не меньше, чем с Нобелевской лекцией.
Но Маша его не слушала, она продрогла, костер еле горел, и в прозрачном
дымчатом лесу, от которого она отвыкла, ей уже никуда не хотелось:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70