– Ну хорошо, я буду ждать. И мы опять будем всегда вместе ходить, да?
– Там видно будет.
– Ну, до свидания.
– До свидания! Сколько же раз ты будешь прощаться?
Арно проходит мимо ивы и задумчиво глядит на верхушку огромного дерева. Ива – ему друг. Скоро этот старый друг оденет праздничный наряд и станет горделиво покачивать ветвями тихими летними ночами листочки, шелестя, будут рассказывать сказку о том, как однажды…
– На, бабушка, учись ты тоже, – говорит Арно, придя домой бросает узелок с книгами на стол.
– Ну, где мне… Уж и глаза не те, чтоб учиться. Да и что мне с премудростью этой делать.
– Что делать, ну… Да разве…
Арно хочет снять пальто, он уже взялся обеими руками за полы, но вдруг поднимает глаза к потолку и застывает на месте, как изваяние.
Удалось ли ему снова завоевать Тээле?
XX
Воскресный день, после полудня. В комнату едва доносится от даленный звон колокола, тихий и жалобный, как колыбельная песня Да это и есть колыбельная песня, кто-то уснул вечным сном. Кто-то ушел туда, где с ним не случится больше ничего – ни хорошего, ми плохого, где и сам он уже не в состоянии ничего изменить к лучшему. Поздно! Быть может, осталось у него немало незавершенных дел, быть может, кто-нибудь не успел еще попросить у него прощения за обиды, причиненные ему. Кто знает? Кто знает, кто у кого в долгу. Ясно одно: лучше самому с грустью покинуть этот мир, чем огорчать других. Искупить вину, пока еще не поздно… Ибо тот, кто приходит за нами и уводит нас отсюда, не ждет. Среди наших житейских забот или радостей он кладет руку нам на плечо и говорит: „Пойдем! Время, которое было тебе отмерено, истекло“.
Время истекло… И никогда больше не вернется.
Он приближается к нам с каждым ударом маятника, он, может быть, и сейчас уже стоит рядом и простирает над нами руки, как бы отделяя нас от жизни. Кто знает…
С сияющим взором вступил в жизнь юноша. Он пришел словно на бесконечный праздник веселья. Сколько счастья и радости у него впереди! И как все это достижимо! Стоит только повернуться, протянуть руку.
Но случилось совсем не то, чего он ждал. Чьи-то черные крылья заслонили спет солнца, и чей-то голос изрек:
– Из этого кубка тебе не суждено испить. Уйдем отсюда! Бомм-бомм, бомм-бомм…
Ох, как грустно сейчас Арно! Безотчетная тоска гнетет душу. И эта тишина кругом, и этот мерный звон – бомм-бомм – какую щемящую боль льют они в сердце! Как будто становится жаль кого-то… Жаль Куслапа, жаль Тыниссона, Лесту…
И сам он так одинок, всеми покинут! Ему хотелось бы куда-то пойти, быть к кому-то бесконечно добрым, всегда быть подле него, все ему отдать, ничего себе не оставив. Принести кому-то радость… Так, чтобы тому, неведомому, было хорошо-хорошо… Тогда и у него, Арно, тоже стало бы светло на душе.
Арно пробует заняться уроками, но сегодня почему-то ничего у него не ладится. Он читает одну страницу за другой, но в памяти не остается ни единого слова. И раньше с учением было трудновато, а сегодня все попытки и вовсе кажутся напрасными.
Что же теперь будет? Да ничего, просто завтра он пойдет в школу и опять не будет знать уроков; ведь в последнее время это стало обыденным явлением.
Вначале все поражались, как это такой умный мальчик, как Тали, может чего-нибудь не знать; но затем свыклись и с этим, и с еще более крупными его промахами, и теперь никого уже не удивляет, что он не готовит уроков. Удивляются только тогда, когда он, словно очнувшись от сна, начинает вдруг быстро и горячо что-нибудь объяснять. Тогда кажется, будто он многое знает, и из его странной речи, пересыпанной забавными сравнениями, ребятам запоминается немало слов и оборотов, которые заставляют их задуматься; они потом еще долго повторяют все это в разговоре. Но случается это с ним очень редко, и сразу после таких вспышек он опять погружается в странное оцепенение, так что даже Тоотс кажется более понятливым, чем он. Тоотс отвечает на каждый вопрос, хотя и выпаливает иногда совсем не то, что нужно, а Тали как будто и не слышит, о чем его спрашивают.
Арно поднимается из-за стола, потягивается и задумчиво выглядывает во двор. До чего прекрасен этот весенний день! Солнечные лучи так и манят Арно. Каждый луч кажется живым существом, которое видит и слышит все, что делается на свете. О, если бы можно было с ними поговорить! Да пожалуй, говорить и не нужно – они ведь сейчас сами зовут его. Они ничего не говорят, но Арно знает – они зовут его.
Книги? Учение? Нет у него охоты заниматься. Да в конце концов, хватит времени и на уроки. Арно надевает пальто и выходит во двор. Несколько минут он стоит у дверей, полной грудью вдыхая свежий весенний воздух; потом усаживается на скамью у порога и глядит вдаль. Там, вдали, как будто еще больше солнца и света, чем здесь, на дворе. Снега с каждым часом становится все меньше, он тает словно пена, обнажая чернеющую землю.
Уйти бы туда, далеко-далеко, посмотреть, как иссякают последние силы зимы, послушать журчание ручейка и пение птиц, возвещающее о наступлении новой, весенней поры.
Арно поднимается, выходит за ворота и после недолгого раздумья направляется по проселку к шоссейной дороге. Голова у него тяжелая, во всем теле странная усталость; у него появляется вдруг такое чувство, будто это не он, Арно, проходит сейчас вдоль березняка, а кто-то другой. Не успев отдать себе отчет, как он сюда попал, он оказывается возле кладбища.
Там сейчас кого-то хоронят. Человек десять стоят вокруг могилы и поют псалмы. Громкий, ясный голос подсказывает слова песни. Земля и камешки с шорохом сыплются на только что опущенный в могилу гроб. У ворот на привязи стоят лошади и жуют сено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104