Кто может достоверно знать, каким колдовским чутьем на представителей моей гильдии наделены эти чужеродные создания? Но то, что они и впрямь умеют это делать, сомнению не подлежит. Едва войдя в обращение, хагианский окталун, отчеканенный из добытого в шахтах А-Рака золота (часть акций этих предприятий с самого начала находилась во владении островной элиты, которую пестовал гигантский паук), сразу же сделался самой популярной монетой всего Южного Агона; его волшебный блеск немедленно привлек из-за моря лучших строителей, усилиями которых новый город и появился на свет. Однако вывоз золота за границу еще не сделал ни одну нацию богатой. Лишь когда иностранные денежки узнали, что нет на свете пристанища надежнее, чем глубокие подвалы А-Раковых монастий, началась эпоха истинного величия Большой Гавани.
Где еще покой золотых груд охраняется так же надежно, как в стране, в которой вора узнают сразу, стоит ему только появиться? Кроме того, Большая Гавань, чрезвычайно удачно расположенная на полпути между Эфезионским архипелагом и островами Ингенской Плеяды, служит удобным перевалочным пунктом, и по мере того как масштаб сделок, заключавшихся в ее набитых товарами складских помещениях, становился все крупнее, а дельцы все богаче, капиталы последних оседали в подвалах монастий, чьи заемные расписки и векселя вскоре стали иметь хождение наравне с золотом в доброй половине света.
Сами монастии, на первый взгляд всего лишь обители монахов-отшельников, являли собой блестящий пример хитрости паучьего бога, который замаскировал свою широко раскинутую финансовую сеть благочестивой мишурой религиозного культа; каждая обитель была не чем иным, как хорошо укрепленным подземным деньгохранилищем, при котором живущие в тепле и холе монахи исполняли роль служащих и распорядителей.
Едва ли нужно объяснять, что именно монастии интересовали меня в Большой Гавани прежде всего. Как случилось, что у меня возникло намерение проникнуть туда – или хотя бы приблизиться в расчете на дальнейшее проникновение, – станет, надеюсь, понятно из моего рассказа. В любом случае, подвал какой-нибудь монастии оставался в долговременной перспективе, а в ближайшем будущем я нацелился на гораздо более скромный выигрыш, не забывая, однако, и о главном призе.
Но как А-Рак и его отродье выслеживали воров – вот вопрос, который не давал мне покоя. Нечего и говорить, что пауки избегали передвигаться по земле у всех на виду. Осторожность всегда была краеугольным камнем их господства на Хагии. За исключением ежегодной церемонии Жребия Самой Короткой Ночи (о которой речь еще впереди), их аппетиты ограничиваются в основном провинцией, причем наиболее глухими ее уголками. А потому пребывание в Большой Гавани, в средоточии городской толпы, казалось мне вполне безопасным. Ведь в конце концов огромное количество торговцев и финансистов ведут дела в столице, самим своим присутствием обеспечивая неприкосновенность окружающих.
Трудность заключалась в том, что для получения той маленькой прибыли, на которую я нацелился для начала, мне необходимо было продать кое-что самому А-Раку – некий предмет, доставшийся мне по чистой случайности. Короче говоря, мне был необходим представитель, причем необходим вдвойне: во-первых, для того чтобы меня не съели с самого начала, прежде чем я успею хотя бы раскрыть рот, и, во-вторых, – и это главное, – чтобы при его посредничестве добиться аудиенции у Великого Прародителя.
Храм в Большой Гавани был, если можно так выразиться, флагманским святилищем культа А-Рака, а его Первосвященник соответственно примасом среди всех служителей. Именно его и наметил я себе в посредники. Престол Первосвященника совсем недавно унаследовал новый человек, некто Паанджа Пандагон. Люди болтали, что он еще слишком молод для такого ответственного поста; впрочем, при любых обстоятельствах зрелость его подверглась бы сомнению. Так что ситуация складывалась вполне благоприятно для меня, учитывая беспрецедентный характер товара, который я привез.
Именно Первосвященник занимал все мое внимание в тот момент, когда меня заприметила нунция Лагадамия. Я высадился на берег в то же утро, что и она, и, не мешкая, принялся за работу. В храме я устроился на одной из передних скамей, ближе к возвышению, и был рядом, когда минутная слабость овладела Первосвященником. Мне было хорошо видно, как его лоб (весьма загорелый) покрылся вдруг крупными каплями пота, а руки предательски задрожали, выдав его волнение прежде, чем он успел сжать их в кулаки. Но меня все это не удивило, поскольку я тоже ощутил поток чужеродной энергии, незримо хлынувший прямо сквозь помост, на котором стоял Первосвященник. Все, кто сидел в первых рядах, почувствовали это: торопливо переглянувшись, они опустили глаза и вжались в жесткие сиденья скамей.
Не успел я ощутить враждебное излучение, как оно прекратилось, и в ту же минуту я понял, что оно было направлено, нет, скорее адресовано именно священнику – не удивительно, что он затрепетал.
Его потрясение было так сильно, что мне не составило никакого труда проследовать за ним незамеченным (видимо, мое потрясение не уступало его собственному, поскольку я, в свою очередь, не заметил нунцию, которая наблюдала за нами обоими!) в пристройку, где находились жреческие покои. Он свернул в какую-то комнату без дверей, служившую, если сравнить храм с флагманским кораблем, чем-то вроде офицерской кают-компании. Дальше начинались личные покои Первосвященника. Глядел он по-прежнему отрешенно. Стянув с головы украшенный драгоценной диадемой убор, он повесил его на парикмахерский болван, прикрепленный к стене, а мантию бросил на портновский манекен, который стоял рядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92