обширный сад, освещенный разноцветными бумажными фонариками, цветочные арки, система которых создавала в саду причудливый лабиринт со скамеечками, уютными беседками и маленькими прудиками, в темных водах которых драгоценными гранями поблескивали рыбки, доставленные со всех концов света, и слугами-невидимками, бесшумно возникавшими словно из воздуха, как только у сеньора или сеньориты возникало желание полакомиться или промочить горло.
Перед самим домом была сколочена обширная дощатая площадка для танцев, музыканты располагались на веранде и, дабы как следует настроиться перед предстоящими танцами, негромко наигрывали нехитрые мелодии времен Христофора Колумба и Америго Веспуччи. Туговатому на ухо дону Росендо все эти мелодии представлялись одной нудной и тягучей пьесой с незначительными вариациями, но Касильда, несколько лет бравшая уроки игры на лютне, арфе и клавесине, довольно четко различала исполняемые композиции и даже пыталась просветить своего глуховатого на этот счет братца, вполголоса нашептывая из-под маски имена композиторов и номера опусов.
— Запоминай!.. Запоминай!.. — глухо бормотала она, обращая внимание дона Росендо на особенность той или иной музыкальной фразы. — Твое образование должно соответствовать твоему облику, ты должен разбираться не только в музыке, но и в живописи, архитектуре, свойствах минералов, трав, иметь представление о фортификации, уметь гадать не только по звездам, но и по линиям руки, рисовать, писать стихи, слагать мелодии…
— О боже! — с мольбой в голосе перебил сестру дон Росендо. — А вдруг она потребует, чтобы я продемонстрировал хоть один из перечисленных тобою талантов?!
— Брат, умей блефовать! — звонко расхохоталась Касильда, бегло оглянувшись по сторонам. — Ведь что такое любовная игра, как не ослепление избранного предмета страсти блеском как истинных, так и приписываемых самому себе достоинств, где все зависит не от подлинного наличия того или иного таланта, а от желания возлюбленного быть ослепленным, потерять голову, как, наверное, теряет ее павлинья курочка при виде раскинутого драгоценным веером хвоста своего ухажера!
Впрочем, последнее, не слишком лестное для себя сравнение дон Росендо пропустил мимо ушей, ибо в этот момент двери дома широко распахнулись и на пороге появился сам дон Манеко в расшитом золотом генеральском мундире и донья Лусия, окруженная пышным, прозрачным, как медуза, платьем, сшитым из китайских шелков всевозможных тонов и расцветок. Перед такой красотой померк бы, наверное, даже блеск сокровищ царя Соломона, но царь жил в пустыне, и его глаз не был воспитан на красочных переливах таких шедевров божественного творения, как орхидеи и бабочки, чьи лепестки и крылья представляют всю гамму природных расцветок, от звездного неба до утренней зари.
Маски хозяев бала также отличались тщательностью исполнения и, кроме того, как бы невзначай подчеркивали характер скрывающихся под ними персон. Голова дона Манеко была от лба до затылка прикрыта плотным, как шлем, орлиным опереньем, место носа занимал загнутый крючком клюв, а сверкающие глаза были окружены ярко-желтыми, составленными из янтарных чешуек кругами. Маска доньи Лусии, напротив, была проста и, как предполагал дон Росендо, без труда позволяла угадать скрытые под ней черты.
Взревели трубы, над плечами музыкантов колючим лесом взметнулись смычки, в саду вразнобой загрохотали упрятанные среди кустов пушки, и ночное небо вмиг озарилось блеском красочного фейерверка, возвещавшего начало торжества.
И тут дон Росендо понял, что для него наступило самое трудное время. Ему предстояло решить сразу несколько задач, предполагавших присутствие одновременно в разных местах, точнее, вблизи как минимум двух участников праздника. Но если наблюдение за доньей Лусией, практически не покидавшей пределов танцевальной площадки, не составляло особого труда, то любые попытки увязаться за Касильдой, то и дело норовившей скрыться в какой-либо из многочисленных цветочных галерей сада, неизменно заканчивались фиаско: коридорчиков было так много и все они были так запутаны, что ярко-красный плащ одевшейся Арлекином Касильды мигом исчезал в густой, озаренной дрожащим светом факелов листве. К тому же преследование затрудняли многочисленные маски и слуги, обносившие беседки фруктами и напитками. Музыка, то тише, то громче звучавшая во всех уголках сада, порой перебивалась залпами фейерверков, и когда такие мгновения заставали дона Росендо в глубине цветочного лабиринта, молодой человек внезапно ощущал такой прилив смелости, что случись рядом с ним донья Лусия, он бы тут же пал перед ней на колени с изъявлениями самых пылких, искренних и глубоких чувств.
По-видимому, такой душевный подъем распространялся и на укрывавшиеся в беседках пары; в пестрых разноцветных световых пятнах, пробивавшихся сквозь узорчатую виноградную листву, дон Росендо порой заставал такие жаркие объятия, что кровь бросалась ему в лицо, и он норовил скорее проскочить мимо нескромных влюбленных. Быстро, но не настолько, чтобы не отметить их карнавальные облачения, ничем, однако, не напоминавшие составленный из черных и красных лоскутков костюм Арлекина. Порой дону Росендо казалось, что эта гамма мелькает где-то в конце галерейки, но пока он достигал очередного поворота, чтобы убедиться в собственной правоте, Арлекин исчезал, и на его месте возникал либо рыцарь в пробковых доспехах, окрашенных под металл, либо ночной гуляка, по самые глаза закутанный в черный шелковый плащ.
В одном из таких скитальцев молодой человек едва не признал дона Диего:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107