Таким был мой второй супруг. Мужчина, которого я ненавидела… и любила… И он… он… Господи, как я ненавидела его, когда мы занимались любовью… Мужчина… который захватил меня в плен, когда я повела наших сыновей на войну с ним, и держал потом в заключении… много… много лет… я ведь любила его.
– Бедная-бедная бабушка!
– Бедная? Не употребляй такое слово по отношению ко мне, дитя, иначе я подумаю, что ты ничего полезного не вынесла из моих рассказов. Можешь говорить – бедный Генрих! Или бедный Людовик! Но только не «бедная Элеонор»!
Я всегда одерживала верх над ними в конце концов, потому что я женщина. И сейчас я жива… и повествую о давних временах… а они все мертвы… лежат в холодных склепах. Генри покоится в Фонтерволте, и Ричард с ним вместе… у него в ногах. И когда-нибудь я тоже там лягу. И когда я вернусь в аббатство, а я это сделаю, как только прощусь с тобой, то подойду к их могилам, взгляну на их эпитафии и тихонько заговорю с ними… и послушаю, что они мне ответят.
Бланш схватила руку бабушки и горячо поцеловала ее.
– Но надеюсь, – продолжала Элеонор, – Господь мне отпустит достаточно времени, чтобы увидеть тебя увенчанной короной Франции. Мне бы этого очень хотелось. Хотя Филипп Август не старый человек – и бодр, и здоров, и, дай Бог, проживет еще долго, но и твое время придет, обещаю тебе. А так как в тебе есть моя кровь, ты станешь великой королевой!
Погода улучшилась. Они смогли выбраться из горных ущелий и продолжить путь к берегам Луары.
Много бесед было еще между бабушкой и внучкой. Элеонора говорила, Бланш внимала ей, зная, что бабушка ставит себе цель подготовить ее к важной роли, какую ей придется сыграть на жизненных подмостках. И то, что ее избрали для этой миссии вместо Урраки, подогревало в Бланш решимость оправдать надежды старой королевы.
Иногда Элеонор охватывала печаль:
– Я боюсь… я очень тревожусь за мою семью. Слишком много раздоров! Мой внук Артур… мой сын Джон… оба заявляют права на корону Англии.
– А кто ее получит, миледи? – осведомилась Бланш.
– Джон уже водрузил корону на себя и никому не отдаст. Как может маленький Артур быть королем? Он еще мальчишка… Он даже не говорит по-английски и англичанам совсем не известен. Они не примут его. И все же… некоторым кажется, что у него больше прав.
– А вы на стороне Джона?
– Джон – мой сын. Он воспитывался в Англии. Мне страшно вообразить, какие потрясения начнутся, если Артур сядет на престол. Половина народа откажется ему присягать – мальчишке и иностранцу. Я терпеть не могла его мать, и что ж, теперь мы признаем ее королевой? Нет! Нет! Пусть уж лучше королем будет Джон.
– Вы сказали, что он и есть король, мадам.
– Да, я так сказала… но… Бретань этого не признает… И я боюсь, что король французский начнет помогать Артуру, и тогда ты и я… мы станем врагами.
– Я никогда не выступлю против вас, бабушка!
– Ничего не поделаешь, дитя! Ты обязана быть на стороне своего супруга, а он еще несамостоятельный юнец и должен поддерживать отца, а отец его зарится на Нормандию, как и все короли Франции еще с той поры, как один из них вынужден был отдать ее Ролло, вождю норманнов – пришельцев с Севера.
Будь уверена, дорогая, что пока Нормандия принадлежит английской короне, ни один король французский не ведает покоя. Это непреложная истина, и мы должны ее знать. Будем надеяться, что Джон удержит свои заморские владения, как удавалось это его предшественникам. Если бы Ричард был жив, он бы все собрал воедино!
– Вы говорили, мадам, что он почти не бывал в своем государстве.
– Да, это так. У него всегда на уме было лишь завоевание Иерусалима. Он не свершил то, о чем мечтал, но был близок… еще пара шагов, и он был бы там… Впрочем, несмотря на неудачи, он заслужил славу первого рыцаря христианского мира и лучшего полководца, когда-либо рожденного женщиной. Как бы Вильгельм Завоеватель гордился таким потомком!
Но он же, не сомневаюсь, отругал бы Ричарда за то, что тот бросил свое королевство на произвол судьбы. Ведь было время, когда его держали в плену в Австрии, и мы вообще не знали, где он, пока Блондель де ла Несль не обнаружил его места пребывания по песенке, которую они вместе когда-то распевали и услышанной им из окошка башни… и мы выкупили его, и он вернулся домой.
О, те дни! Они далеко в прошлом. А сейчас из сыновей моих в живых только Джон, и я очень тревожусь за Англию… и того, что там будет, я не хотела бы увидеть. И поэтому я возвращусь в монастырь… и воссоединюсь там с мужем, который и мертвый мне отвратителен, и с сыном, который тоже мертв, и кого я любила больше всех остальных детей своих, и буду ждать или конца… или…
– Или?.. – вырвалось у Бланш.
И тут Элеонор рассмеялась.
– Или случится нечто такое, что вновь заставит меня покинуть убежище. Например, если я опять буду нужна своей семье.
– И тогда, бабушка, дорогая, любимая, – воскликнула Бланш, – вы снова явитесь на помощь!
– И так будет всегда, пока еще эти старые кости способны шевелиться, – заключила королева Элеонор.
Весна уже давала о себе знать. Почки набухали и распускались, на елях зеленела свежая хвоя, луга покрывались первыми цветами, свирепые зимние метели остались лишь в воспоминаниях. Но в ярком солнечном свете стали еще заметнее морщины на лице старой королевы и нездоровая желтизна ее кожи. Если смена времен года бодрила юную Бланш, то, наоборот, она угнетала старуху, отбирая у нее остаток сил.
Путешественницы достигли берега Луары.
Здесь была развилка дорог – одна вела в Бретонь, в монастырь Фонтерволт, другая – в Париж.
Они остановились в замке, управляющий которого был несказанно рад принять у себя столь почетных гостей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139