Вспомните, как император Наполеон из подлой трусости под Седаном поднял белый флаг, несмотря на сопротивление генералов и офицеров, и выдал неприятелю восьмидесятитысячную армию, которая требовала с криками ярости, чтоб ей дали умереть с оружием в руках скорее, чем вынести подобный позор. К этому-то подлецу надо обращать взор, а не искать изменника в рядах народа, который без оружия, почти без предводителей, а в особенности без военной подготовки восстал в порыве героизма защищать родные пепелища и без страха бросается, как жертва, обреченная смерти, навстречу вторгающимся полчищам неприятеля, чтоб телом своим доставить последний оплот умирающему отечеству, а в особенности, любезный Петрус, не вините никогда ваших братьев эльзасцев — они падут все, если понадобится, но с лицом, гордо обращенным к неприятелю, и с оружием в руках; в Эльзасе никогда не было и не будет изменников.
— А этот презренный трактирщик?
Мишель пожал плечами, между тем как странная улыбка мелькнула на его губах.
— Слава Богу, человек этот не эльзасец, — ответилон.
— Не эльзасец?
— Нет.
— Но француз?
— Ничуть не бывало, повторяю вам. Как это вы, любезный Петрус, ученый еще, и во все тонкости науки проникли, и немецким языком владеете, точно родом из Германии, а не заметили, как дурно этот человек говорит на наречии нашей милой провинции? Поговорите-ка с ним по-немецки.
— Что ж из этого?
— Да то, любезный друг, что подобное испытание с первого слова укажет вам, что делать надо.
— И в самом деле, — вскричал Люсьен смеясь, — брат прав: у пруссаков произношение отвратительное, везде они суют г вместо g , что совершенно коверкает слова, к тому же нет они произносят neh , а не nein , как того требует чистое немецкое произношение.
— Вы уверены в этом, капитан?
— Как нельзя более, впрочем, попытка вещь не трудная.
— Ей-Богу, попытаюсь удостовериться немедленно! — вскричал с повеселевшим лицом бывший студент.
— Заставь его сказать знаменитую фразу, посредством которой мы в университете определяли национальность студентов, когда не были в ней уверены.
— Да, да. Eine gute gebratene Gans ist eine gute Gabe Gottes, что значит по-нашему: хороший жареный гусь хороший дар Божий.
— Именно, и если он будет произносить вместо g букву z, дело в шляпе, можешь быть спокоен, тогда он эльзасец контрабандный, — засмеялся Люсьен и захлопал в ладоши.
— То есть тевтонец с ног до головы и в придачу чистокровный пруссак, — прибавил Мишель, расхохотавшись. — Что до меня, то я нисколько в этом не сомневаюсь.
— Это мы увидим, — заметил Петрус. Он встал и направился к двери.
— Приведите арестанта, — приказал он двум вольным стрелкам, которым и поручал караулить трактирщика, и затем вернулся на свое место.
Стрелки повиновались немедленно, и трактирщик был приведен и поставлен против стола, за которым сидели пять человек.
С появления в деревне альтенгеймских зольных стрелков, то есть с самого утра, несчастный трактирщик, совесть которого была далеко не чиста, был жертвой разного рода треволнений, страшных испугов и ужасов, которые сказывались на нем нервною дрожью: его било как в лихорадке и он шатался словно пьяный. Когда вольные стрелки чуть было, не повесили его, так сказать, из забавы, вмешательство сержанта Петруса, который освободил его, вернуло ему почти полную уверенность, он вообразил, что на самом деле спасен, и посмеивался исподтишка над простодушием помиловавших его врагов. Сообразив, как для него важно склонить на свою сторону тех, которые чуть не повесили его над его собственною дверью вместо вывески, он великодушно пожертвовал своим запасом провизии. Все шло прекрасно, когда речь о фургонах, доверенных ему французами, возобновила его опасения и усилила их в значительной степени: теперь уже это была не шутка, дело заключалось не более не менее как в измене; если человек, который обвинял его, знал все, исходом неминуемо был бы расстрел или петля на шею. Настолько ли был сержант уведомлен, как он говорил? Удостовериться в этом было главной задачей. Итак, он вооружился мужеством и хладнокровием, чтоб отвечать на вопросы, с которыми обратятся к нему, не только удачно, дабы не выдать себя, но еще и так, чтобы по возможности выйти белее снега.
Приняв в уме подобное решение, он предстал с твердостью и наружным спокойствием пред своими судьями, питая, хотя и без особенного основания, надежду провести их.
На его несчастье, придуманный им план далеко не был безупречен, он имел дело не с дураками или людьми легковерными.
Однако он не смущался и, поклонившись слегка всем вокруг, первый заговорил, не ожидая, чтоб к нему обратились с речью, — смелая тактика, которая чуть было ему не удалась, как это бывает нередко.
— Господа, — твердо сказал он тоном оскорбленного достоинства, — я рад, что вы, наконец, вспомнили про меня и позвали к себе. Решительно не могу понять, чему я обязан притеснениями и оскорблениями, которым подвергаюсь со времени вашего прибытия в эту деревню. Я имею право жаловаться на то, что со мною поступают, таким образом, без всякого повода.
— Как без всякого повода? — возразил бывший студент, изумленный таким сильным нападением и в особенности обвинением, которое вынуждало его оправдываться, тогда как, напротив, он имел намерение допрашивать. — Что вы хотите сказать? Что за смешные укоры, когда на вас падают такие важные обвинения?
— Тут речь не об укорах, сударь, но о дурном обхождении со мною без видимой причины, кроме варварской прихоти ваших солдат. Что же касается важных обвинений, которые, по вашим словам, падают на меня, то я не имею понятия, о чем вы говорите;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168