Рондини сложил руки на коленях и стал легонько массировать правой пальцы на левой.— Как я уже сказал, речь идет о судимости. — Он поднял глаза на Брунетти, и тот ободряюще улыбнулся. — За появление в общественном месте в непристойном виде.Брунетти продолжал улыбаться, чем, кажется, слегка успокоил Рондини.— Видите ли, комиссар, — продолжил он, — летом, года два тому назад, я оказался на пляже в Альберони.Улыбка Брунетти ничуть не изменилась даже в этот момент, при упоминании этого пляжа на самой окраине острова Лидо, который был настолько популярен среди геев, что назывался в народе не иначе как «Пляж Греха». Улыбка-то не изменилась, но взгляд сделался более цепким и скользнул по фигуре и рукам Рондини.— Нет, нет, комиссар, — затряс головой Джорджо — Это не я, это все мой брат.Он замолчал, тряхнул головой, совсем смутившись, нервно улыбнулся и вздохнул:— Нет, так еще хуже. Можно мне начать сначала?Брунетти кивнул.— Мой брат — журналист. В то лето он писал статью об этом пляже и попросил меня сходить туда вместе с ним. Он говорил, что тогда все решат, что мы пара, и не станут приставать. Приставать не будут, а разговаривать не побоятся.Рондини вновь замолчал и опустил глаза, пальцы его рук нервно сплетались и расплетались.Поскольку он продолжал молчать и даже не пытался снова заговорить, Брунетти задал вопрос:— Там все и произошло?Рондини ничего не ответил, даже не поднял головы. Брунетти сделал еще одну попытку:— Этот инцидент, я имею в виду?Джорджо набрал в грудь побольше воздуха и продолжил рассказ:— Я искупался, но потом стало холодно, и я решил переодеться. Брат был далеко, беседовал с кем-то, и мне показалось, что вокруг меня никого нет. Нет, в радиусе метров двадцати от нашей подстилки действительно никого не было. Я сел, снял плавки и стал натягивать брюки, и как раз в этот момент ко мне подошли двое полицейских и велели встать. Я попытался натянуть брюки, но один из полицейских наступил на штанину, так что ничего не вышло. — Голос Рондини становился все более и более напряженным — то ли от смущения, то ли от злости.Одной рукой он принялся нервно теребить бороду.— Тогда я потянулся за плавками, но второй полицейский сватил их и мне не отдавал. — Он снова замолчал.— Что было дальше, синьор Рондини?— Я встал.— И?..— И они составили протокол о непристойном поведении.— Вы пытались с ними объясниться?— Да.— А они?— Не поверили.— А что ваш брат? Он к тому времени вернулся?— Нет. Все это произошло буквально за пять минут. Когда он пришел, они уже успели оформить бумаги и уйти.— Что вы предприняли по этому поводу?— Ничего, — сказал Рондини и посмотрел Брунетти в глаза. — Мой брат сказал, что беспокоиться нечего, что они обязаны будут поставить меня в известность, если решат дать делу ход.— И что, вас поставили в известность?— Нет. Я ничего об этом не слышал, пока два месяца спустя мне не позвонил приятель и не сказал, что видел мое имя в «Газеттино». Оказывается, по моему делу проходил судебный процесс, а я об этом понятия не имел. Мне ни извещения о штрафе не прислали, ничего. Я был в полном неведении, пока мне не прислали письмо, в котором сообщалось, что я осужден.Для Брунетти в этой ситуации не было ровным счетом ничего необычного. Речь шла о таком мелком нарушении, которое действительно нередко проскакивало сквозь щели в системе правосудия, и человека могли осудить, не предъявив ему предварительно никакого официального обвинения. Он только никак не мог взять в толк, почему Рондини решил обратиться с этим вопросом к нему.— Вы пытались оспорить решение суда?— Да, но мне было заявлено, что уже слишком поздно, что надо было шевелиться до начала процесса. Хотя и слушания-то как такового не было.Брунетти кивнул: он прекрасно представлял себе, как проходят процессы по таким делам.— А в результате получилось, что меня осудили за преступление.— За правонарушение, — поправил Брунетти.— Но все равно же осудили, — настаивал Рондини.Брунетти склонил голову набок и скептически поднял брови.— Мне кажется, вам не о чем волноваться, синьор Рондики, — сказал он.— Да, но ведь я собираюсь жениться.Тут уж Брунетти совсем растерялся:— Что-то я не пойму, а это тут при чем?— Все дело в моей невесте. — Голос Рондини снова сделался напряженным. — Я не хочу, чтобы ее семья узнала, что я был осужден за появление в непристойном виде, да еще на пляже для гомосексуалистов.— А сама невеста об этом знает?Гвидо заметил, что Рондини открыл было рот, но остановился, видимо решив поменять формулировку.— Нет, — сказал он, — все это случилось до того, как мы с ней познакомились. А потом я как-то все времени не находил ей рассказать. Да и как такое расскажешь? Для нас с братом и наших друзей этот эпизод давно стал просто смешной байкой, но ей, боюсь, это совсем не понравится. — Рондини передернул плечами, словно пытаясь стряхнуть смущение. — А ее семье не понравится и подавно.— И вы решили обратиться ко мне за помощью?— Да. Элеттра столько о вас рассказывала, сказала, что вы такой влиятельный человек, — произнес Рондини. Голос его был полон почтения и — что самое страшное — надежды.Брунетти пожал плечами, он бы вполне обошелся без этого комплимента.— Так чего конкретно вам бы хотелось?— Двух вещей. Чтобы вы изменили информацию в моем досье, — начал Рондини и, не дав Брунетти возразить, добавил: — Вам ведь это не сложно, правда?— Это значит, самовольно внести изменение в государственный документ, — проговорил комиссар, изо всех сил стараясь придать голосу суровость.— Да, но Элеттра сказала… — начал Рондини и тут же осекся.Брунетти ужаснулся при мысли о том, что последует дальше, и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81