– Тебе очень хочется его отыскать?
– Да ведь только я один в это и верю.
– Это или что другое, какая ей разница?
– Да нет, – возразил он, – не совсем.
– Пожалуй, ты прав, – согласился я.
Я испытывал к нему огромную симпатию. Думаю, и он платил мне тем же, правда, как-то нехотя, словно против воли.
– Тебе бы чуток отдохнуть, – предложил он, – а то вид у тебя какой-то дохлый.
– Я не могу спать. А что, она, правда, не из болтушек?
– Да вроде бы за ней никогда такого не водилось. – Потом добавил, будто считал своим долгом сказать мне это: – Даже вот я почти все, что мне известно про эту историю, узнал от других, по слухам. Хотя, бывает, и сам не заметишь, как разболтаешься, а потом уже не можешь остановиться.
– Это уж точно, – рассмеялся я. Он снова уставился на меня.
– А чем ты на суше-то занимался?
– Трудился в Министерстве колоний, Отдел актов гражданского состояния.
– И что это за работа такая?
– Делал копии свидетельств о рождении и смерти французов, которые родились в колониях. Целых восемь лет.
– Черт побери, – с каким-то уважением выругался Эпаминондас. – Это совсем другое дело.
И вот от него я этого не скрыл.
– Знаешь, я счастлив, – признался я.
Он ничего не ответил. Вынул пачку сигарет. Мы закурили.
– И ты все бросил?
– Все.
– Это еще не конец, – как-то дружелюбно проговорил он.
Вот уже давно я все пытался разглядеть, что за имя вытатуировано у него на груди. Внезапно он потянулся, и я наконец-то увидел. Это была Афина. Я от души порадовался за него.
– Вижу, ты себе Афину вытатуировал, – в свою очередь, приветливо заметил я.
– А ты что подумал? Честно говоря, у меня была такая мысль, но потом подумал, а вдруг придет такой день, когда я буду выглядеть полным придурком, ну, и решил…
Мы дружно рассмеялись, отлично поняв друг друга. Потом он вернулся в бар, а я к себе в каюту. Ее я встретил в люке, когда спускался вниз. Она остановила меня и едва слышно – как-то быстро-быстро, словно прячась, – сообщила, что завтра утром, примерно в половине седьмого, мы будем проходить через Гибралтарский пролив.
Остаток дня и часть ночи я провел в ожидании. Но ее я не видел даже за ужином.
В Гибралтарский пролив мы прибыли чуть раньше того часа, который назвала мне она, еще не было и шести.
Я поднялся и вышел на палубу. Она уже была там. Вся яхта спала, даже Эпаминондас. Она была не причесана, в халатике. Было заметно, что и она тоже поспала немного, должно быть, не больше меня. Мы не обменялись ни единым словом. Нам больше нечего было сказать друг другу, или, вернее, мы уже не могли ничего сказать друг другу, даже поздороваться.
Бок о бок мы прошли на носовую часть яхты и, облокотившись о поручни, совсем рядом, наблюдали, как приближался пролив.
Мы проплывали мимо скалистого утеса. Над ним, сверкая на солнце, летали два самолета, они кружили, описывая все сужавшиеся и сужавшиеся круги, точно стервятники над добычей. В своих стоящих на динамите аккуратных беленьких виллах, прижавшихся друг к другу, в удушающей, но в высшей степени патриотической тесноте спала на обагренной кровью земле Испании всегда верная себе Англия.
Скала оставалась позади, а с нею и головокружительно тревожная действительность современного мира. Приближался пролив со своей не менее тревожной и не менее головокружительной несовременностью, оторванностью от этого мира. Незаметно, мало-помалу менялся и цвет воды. Поднимался африканский берег, иссохший и голый, точно соляное плоскогорье. Его суровые очертания прерывала Сеута. Прямо напротив нее тянулся испанский берег, он был темнее и надежнее защищен от ветров. На нем росли последние сосновые рощи латинского мира.
Мы входили в пролив. Появилась Тарифа, крошечная, испепеленная солнцем, увенчанная дымом. У невинных ног ее происходила самая поразительная смена вод на этой земле. Поднялся ветер. Впереди показалась Атлантика. Наконец она обернулась и посмотрела на меня.
– А что, если я все это придумала? – проговорила она.
– Все-все?
– Да, все.
Что-то между нами становилось неизбежным как рок. У меня было такое ощущение, будто она сказала мне именно это.
– Что ж, это бы мало что изменило, – ответил я.
Яхта сделала поворот. Вода стала зеленой и пенистой. Пролив расширился. Полностью изменился цвет воды, цвет неба и цвет ее глаз. Она по-прежнему ждала, наклонившись вперед.
– Вот мы и здесь, – проговорил я.
– Да, – отозвалась она, – вот мы и здесь. Я приблизился к ней, обнял и увлек за собой. Мы уже час были в Танжере, когда она заснула.
Мы так и не сказали друг другу ни слова.
Я оставил ее в каюте, пошел в столовую, выпил кофе и спустился вниз. Думаю, с палубы я даже ни разу не успел взглянуть на город. Быстро спустился на берег и пошел. Было, наверное, часов одиннадцать, становилось уже жарко. Правда, город овевал морской ветер, так что, в общем, было вполне терпимо. Я двинулся по первой попавшейся улице, что уходила от набережной, и через четверть часа, сам того не желая, оказался в центре города, на шумном бульваре, усаженном низкорослыми пальмами. Я очень мало спал, и не только этой ночью, а все время с тех пор, как покинул Рокку, и был на последнем издыхании. Бульвар оказался очень длинным. Наверное, это была главная торговая улица города. Одним концом он выходил к порту, а другим на какую-то площадь, которую невозможно было как следует разглядеть. В одну сторону по нему спускались огромные тяжелые грузовики с углем. В другую с трудом поднимались автомобили, груженные какими-то ящиками, машинами или просто железными опилками. С той высоты, где я находился, бульвар просматривался целиком, от порта до самой площади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116