Новая Россия прошла этап демократической революции. Пора возвращаться к идее государственности — но уже на новом витке и в другом виде. К той государственности, которая не будет мешать человеку. Не будет давить, душить его, а напротив — создаст гарантии для стабильной и благополучной жизни.
А сегодня самые простые нормы подчинения демократически избранному руководству кажутся чуть ли не возвратом к коммунистической диктатуре. Ничего подобного. Россия движется в правильном направлении — строительства не тоталитарного, не тупого, а разумного и сильного демократического государства.
Я ещё и ещё раз проверяю своё ощущение той осени 98-го: да, ни в прессе, ни в Думе, ни в Совете Федерации, ни в социологических анализах, ни просто на улице не было разговоров о переделе власти и собственности, о необходимости введения каких-то чрезвычайных мер. Да, обстановка тревожная, зима будет во многих регионах тяжёлой, но… нет страха, который был в первые дни, — погибаем, голодаем, продовольственный дефицит, инфляция тысяча процентов, распад Федерации и так далее. Вообще интонация прессы изменилась — от отчаянной к умеренной, размышляющей, трезвой. Нет основы для возникновения второй фазы политического кризиса, кризиса власти в стране.
Что это значит для президента?
А вот что.
Политическое пространство частично отдано оппозиции, коалиционному правительству Примакова. Но отдано в очень нужный момент! Теперь, когда в руках парламентского большинства сосредоточена значительная часть исполнительной власти, у них нет морального права, нет возможности продолжать раскачивать лодку. Их политическая инициатива скована. Антикризисные меры — строгая вещь. Они не предполагают ни политиканства, ни революционного бреда. Правительство Примакова при всем желании не сможет идти в обратном направлении, не сможет затеять опасные коммунистические эксперименты с экономикой.
…Я пытался пристальнее присмотреться к тактике, к поведению Евгения Максимовича.
Он начал действовать чрезвычайно обстоятельно, взвешенно, не торопясь. Осторожно лавировал между политическими силами, охотно и часто консультировался с лидерами партий и руководителями регионов. Не предпринимал резких шагов. Постепенно укреплял своё положение. Обеспечил себе поддержку губернаторов. Ввёл в правительство, помимо Маслюкова, других своих людей: агрария Кулика, губернатора Ленинградской области Густова, верного члена лужковской команды Георгия Бооса.
Честно говоря, в том, что Примаков быстро освоится, я не сомневался. В том, что сможет укрепить своё положение в считанные недели, — тоже. Кадровый аппаратчик, столько лет проработавший при Брежневе на поприще международника, потом в горбачевском Политбюро, дипломат, разведчик.
Но важнее всего мне было понять: какую общественную позицию выберет Примаков, какую найдёт интонацию, чтобы говорить со страной? Именно к этой интонации люди прислушиваются больше всего, причём все люди — от самых скромных тружеников до самых первых руководителей.
Интонацию, как мне показалось, Примаков выбрал абсолютно правильную!
Всех сумел успокоить глуховатым голосом, чуть насмешливой, в меру жёсткой манерой говорить. Своей уверенной неторопливостью Евгений Максимович сумел приглушить царившее в обществе в сентябре-октябре настроение и убедить всех в возможности стабилизации обстановки.
Честно говоря, именно на это я и рассчитывал.
Словом, Примаков добился такой прочности положения, какой не было ни у одного из российских премьеров. Объективно для этого были все основания: поддержка самых разных политических сил, от Администрации Президента до Государственной Думы, высокий рейтинг доверия.
Замороженный кризис — уже маленькая победа. О том, что правительство Примакова сделает в экономике, можно будет судить только весной, когда страна переживёт зиму. А сейчас я ждал от правительства Примакова не решительных действий, а их отсутствия. Пережившего смертельно высокую температуру больного — российскую экономику — не нужно было пичкать лекарствами. Нужно было дать отлежаться, отдышаться, прийти в себя.
Правда, журналисты с самого начала почему-то не очень жаловали правительство Примакова. Как чувствовали, что нелюбовь будет взаимной и страстной. Вскоре выяснилось, что именно спровоцировало прессу на такую скорую и, как мне сначала казалось, несправедливую критику: абсолютная закрытость нового кабинета. Было дано чёткое указание аппарату правительства скрывать информацию от прессы, минимум интервью, все общение с журналистами — только под жёстким контролем.
Сказывалась многолетняя школа работы Евгения Максимовича в закрытых учреждениях — ЦК КПСС, МИДе, СВР. Но деятельность правительства за несколько последних лет уже стала прозрачной. Обсуждать те или иные шаги, предпринимаемые кабинетом, журналисты привыкли. Привыкли жить по стандартам мировой печати.
И тут вдруг — такой «советский» запрет. Мелочь? Деталь? Как выяснилось, нет. Я лучше понял, что случилось во взаимоотношениях между премьером и журналистами, когда Примаков на встрече со мной в первый раз достал свою «особую папку».
В этой папке было собрано буквально все, что писали в газетах о новом кабинете и его главе. Все было аккуратно подчёркнуто цветными фломастерами.
Честно говоря, увидев это, я не поверил своим глазам. Надо же было, чтобы все это не только прочитали, а ещё подчеркнули и вырезали. Ну и главное — кому Примаков решил жаловаться на журналистов? Мне?
«Евгений Максимович, я уже давно к этому привык… Обо мне каждый день пишут, уже много лет, знаете в каких тонах?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130