А Альберто Карриага, наверно, будут к празднику откармливать… Половины его окорока хватит, чтобы все племя нажралось до отвала…
— Господи! — воскликнула я. — Да вы изверг, изверг рода человеческого, Рамон!
— Нельзя так говорить с доньей, — сказал Мануэль очень строго. — Хоть она и ваша кузина…
— А ты, черномазый, помалкивай! — сказал Рамон, сплевывая со стены в ров.
— А то нырнешь со стены, понял?
— Донья Мерседес, — произнес Мануэль, — а застрелить его еще нельзя?
— Что значит «еще нельзя»? — опешила я от простоты, с какой был задан этот вопрос.
— Значит, можно, да? — просиял Мануэль и выхватил пистолет. Ребенок со вчерашнего дня явно вошел во вкус. Надо было видеть, как побелело у Рамона лицо. По простодушию, с которым Мануэльчик захотел его пристрелить, этот верзила понял, что негритенок не шутит… Ни бежать, ни защищаться Рамон не мог, все же он был ранен.
— Пока нельзя, — сказала я, — видишь, Мануэльчик, он ранен. Раненых грешно стрелять…
— Мерседес, — серьезно сказал Рамон. — Я видел тысячи смертей. На моих глазах не язычники христиан, а христиане христиан рубили, резали, душили, кололи, пристреливали, жгли, варили в смоле и кипятке… А этих мерзавцев, эту дрянь стоило сожрать. Они сами людоеды… Да, да, дорогая кузина, не удивляйся, пожалуйста! Они ели людей, и я ел людей, представь себе! Четыре года назад.
Я начала молиться, просила Деву Марию и всех святых простить раба Божьего Рамона, простить меня за то, что я с ним в родстве, наконец, успокоить душу убиенных христиан… А Рамон принялся гоготать, он смеялся как умалишенный, и мне вдруг почудилось, что и я схожу с ума…
— Сеньора! — испуганно вскрикнула Росита. — Они идут сюда!
От толпы дикарей, орудовавших на берегу, отделилось несколько десятков мужчин, с копьями и луками. Они неторопливо направились в нашу сторону, перешагивая через обгорелые стволы поваленных пожаром и ветром деревьев.
— Идут, — перестав смеяться, сказал Рамон. — Должно быть, у них туговато с провиантом… Зажигайте пальник, кузина, и да поможет нам Бог!
Воины приближались, нестройно горланя свою монотонную песню. Когда до них осталось не более ста шагов, Рамон сказал:
— Палите, кузина, иначе картечь пройдет выше их голов!
Он рванул пальник из моей руки и ловко вдавил его в затравку пушки. От грохота у меня зазвенело в ушах, а потом я долго чихала от окутывавшего стену дыма. Дикие вопли донеслись со стороны индейцев. Только люди, испуганные до смерти, могут так страшно кричать. Так кричали бы белые люди, если бы увидели светопреставление…
— Пальни, Мануэль! — подавая пальник негритенку, сказал Рамон. Этот бесенок моментально ухватился за поданный ему инструмент и помчался к другой пушке… Снова грохот, снова дым, снова дикие крики…
— Нельзя же так… — пролепетала я себе под нос, даже не понимая, почему я так говорю. — Они живые люди, им больно…
— Я тоже пальну! — хлопая в ладоши и приплясывая на одной ножке, завопила Росита и выхватила пальник у Мануэля. Третий выстрел получился наиболее громким, видно, Росита с Мануэлем напихали в пушку несколько больше пороху. Дым отнесло в сторону, и я увидела то, что и должна была увидеть. Человек пятьдесят валялись на земле, точно освежеванные бараньи туши. Кровь ручьями текла по земле и сохла, впитываясь в нее. Еще десятка два катались по земле, вопя, хрипя и стеная, обливаясь кровью. Жалкая кучка уцелевших, среди которых были еще и раненые, с воем удирала от страшного места. Только один человек, не убитый и не раненый, стоял перед стеной и не помышлял о бегстве. Это был вождь. Он что-то громко кричал, все время повторяя одну и ту же фразу.
— Что он говорит? — спросила я Рамона. — Ты понимаешь по-карибски?
— Чушь собачью, — отмахнулся Рамон, — дай мне пистолет, я заткну ему глотку! Не палить же из пушки по одному идиоту!
— Все же что он говорит? — настаивала я.
— Он просит духов огня не губить его народ. «Пусть, — говорит, — духи убьют меня, но позволят жить всем остальным!» Кретин! Его подданные гораздо умнее, вон как чешут вприпрыжку!
— Скажи ему, что мы милуем его народ!
Когда Рамон, хромая и опираясь на палку, подошел к бойнице, чтобы исполнить мой приказ, произошло что-то непонятное. Он дернулся, выронил палку и не то упал, не то прилег, свесив голову в амбразуру.
— Говори, — велела я и тряхнула Рамона за плечо. Он неожиданно легко подался назад и плашмя, словно ватная кукла, повалился на камни боевого хода.
— Боже! — истерически завизжала я, не сумев сдержать чувств. Я уже видела причину его внезапной смерти. Прямо в глаз Рамону воткнулась раскрашенная индейская стрела, пущенная вождем. Вождь уже вновь натягивал лук, готовясь пустить вторую стрелу, возможно, на сей раз в меня, ибо я могла быть видна ему через бойницу. Росита, Мануэль и я дружно выстрелили из пистолетов и… Вождь остался стоять на ногах. Он был оглушен, ошеломлен, устрашен, но даже не ранен. Лишь одна из трех пуль поразила лук, который он держал в руках, переломила его и выбила из ладони. Вождь горестно взвыл, стал рвать на себе волосы, плакать и воздевать руки к небу…
Мануэль, склонившийся к телу Рамона, внезапно воскликнул:
— Смотрите, сеньора, еще один перстенек!
— Где? — я повернулась к Мануэлю, который держал за палец мертвую руку Рамона. Этот палец раньше был забинтован грязной тряпицей. Видимо, в то время пока Рамон палил из пушек, бинт ослаб, а падая, мой кузен стряхнул его окончательно. И теперь мы увидели на среднем пальце Рамона знакомой формы перстень, на печатке которого был выдавлен вогнутый равноконечный крест… Словно бы ледяная вода влилась в мою кровь и потекла по жилам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165