Мне хорошо? Хорошо. Вот и ладно...
— Слушай, — сказал Андрей. — Ну, Катерина, ну, прекрати ты ржать, послушай... Слышишь?
— Слышу, — с трудом вытолкнула из себя Катя. Переставать смеяться было жалко.
— У тебя деньги есть? — спросил Андрей.
— Навалом, — легкомысленно сказала Катя. — Тебе что, деньги нужны?
— Тебе нужны, — усмехнулся Андрей. — Айда мебель покупать. Хотя бы кровать для начала... Пора оборудовать семейное гнездышко.
— Мебель? — переспросила Катя, садясь и подтягивая колени к подбородку. Смеяться почему-то вдруг расхотелось, как отрезало. — Мебель — это мысль. Только не надо про семью...
— А почему, собственно, не надо? — вскинулся было Андрей, но тут же, словно вспомнив о чем-то, тоже обмяк и загрустил. Внимательно наблюдавшая за ним Катя тихонько вздохнула — паритет и равноправие, черт бы их подрал... Нужно было срочно спасать положение — так чудесно начавшийся день портился прямо на глазах из-за неосторожно оброненного слова, — и она с натужной веселостью сказала:
— Айда. Только, учти, я хочу большую кровать — большую и мягкую, чтобы в ней можно было жить.
— Заметано, — сказал Андрей. — Я знаю неподалеку одно местечко, где продают то, что тебе нужно. Кровати там меряют сотками, как дачные участки...
Катя снова попыталась рассмеяться, но на этот раз у нее ничего не вышло. Надо же, подумала она, всего одно слово... Мечтать, конечно, не вредно, только вот беда в том, что мечтать о семье для нее то же самое, что безногому мечтать о титуле олимпийского чемпиона по бегу... во всяком случае, сейчас. И хорошо, что замуж не зовет, подумала она об Андрее. Интересно, что я должна была бы ему ответить?
— Эй, — позвал Андрей. — Катерина, да ты, никак, плачешь? Ну, что с тобой?
Он притянул ее к себе, и она благодарно опустила голову к нему на грудь — это было очень удобно во всех отношениях. Под пиджаком у него был жилет, и в этот самый жилет Катя уткнулась своим мокрым носом. Хорошая вещь — жилетка, подумала она. Плачь — не хочу...
Андрей гладил ее по волосам, по тонкой девчоночьей шее, по узким, вздрагивающим в такт затихающим всхлипам плечам, и с уже ставшей привычной тоской думал о том, как здорово было бы, будь все немного по-другому... Она бы у меня никогда не плакала, думал он, со щемящей нежностью прижимая к себе это хрупкое тело. А вот послать все к разэтакой матери, с внезапной лихой злостью подумал он. И паритет послать, и равноправие, и все иное прочее... Тем более, что никакого паритета не было и нет. Взять ее за руку и увести отсюда... увезти к черту на рога, чтобы не нашли... Да нет, найдут, конечно, и придется снова убегать и, наверное, стрелять... и не в том дело, что стрелять, а — по своим... В них и так стреляют все, кому не лень, а тут еще я. Нас на бабу променял...
Будь оно все проклято, думал он, целуя ее мокрое лицо и чувствуя на губах соленый вкус ее слез. Сволочи. Я не знаю, как нужно, но знаю, как нельзя. А вот так — точно нельзя. Это хуже, чем обман. Нельзя плевать человеку в душу, душа — дело тонкое. Я понимаю, что иначе не выходит, но я так не могу. Уйду. Уйду к чертовой матери. Ос, тос, первертос...
Она понемногу успокаивалась под его руками, оживала, губы снова сделались теплыми и отзывчивыми, а потом горячими, ищущими, настойчивыми, и он на время забыл обо всем и почувствовал, что и она тоже обо всем забыла... Да это чертова наркомания, понял он вдруг. Мы делаем друг другу инъекции, чтобы забыться, и каждый раз нам нужна все большая доза, а иначе — страшная ломка, вроде той, что была у меня только что. Да и у нее, судя по всему, тоже...
— К черту, — прошептала Катя, и он вздрогнул — на какой-то миг ему показалось, что она прочла его мысли.
— Что? — переспросил он.
— К черту кровать, — сказала она, щекоча его шею своим дыханием.
— К черту, — согласился он, бережно укладывая ее на пол.
За кроватью они так и не пошли — оба были людьми слова и послали кровать к черту. Вместо этого они пошли в итальянский ресторан на Старом Арбате и как следует подкрепились, после чего отправились бродить по Москве. Андрей снова был весел и нежен, и Катя ничего не почувствовала и ни о чем не догадалась — она наслаждалась покоем, изо всех сил прикрывая ладонями едва теплившийся внутри нее огонек от свистевших снаружи ледяных ветров. Она берегла тепло, как бережет его унесенный на льдине в открытое море рыбак, справедливо полагая, что дороже этого тепла у нее ничего нет. Она не вспоминала о прошлом и не пыталась заглянуть в будущее, вполне довольная тем, что имела в данный момент. А может, все еще наладится, подумала она вдруг, наблюдая за тем, как Андрей уморительно торгуется с уличным живописцем, — они были на Крымском валу, и промозглый ветер, дувший с реки, погромыхивал развешанными на трубчатых стальных каркасах картинами. По вернисажу в одиночку и группами бродили покупатели и просто ротозеи, изображавшие покупателей, изредка вступая в беседы с художниками или перекупщиками, изображавшими художников.
Художник, к которому привязался Андрей, перекупщиком не был, о чем убедительно свидетельствовал стоявший перед ним этюдник с укрепленной на нем почти законченной картиной. Художник был маринистом — повернувшись спиной к единственному находившемуся поблизости водоему, он вдохновенно наносил на холст мазок за мазком, и пенистые волны на картине оживали, покрываясь солнечными бликами, обретая материальность и даже, казалось, начиная двигаться... Это было смешно до слез, и Катя, чтобы не обидеть живописца, хихикала в кулак за его спиной — невежливо, конечно, но кто бы сумел сдержаться, когда на вопрос Андрея, с натуры ли писаны многочисленные морские пейзажи, развешанные и расставленные у него за спиной, художник с совершенно серьезным и даже несколько обиженным видом ответил, что да, конечно же, с натуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120