ботинки просохли не до конца, но так как не видели давно уже крема, мыски загнулись. Постучав о броню машины, отбил крупные куски грязи и обулся. Не застегивая бушлата, взяв автомат, вышел на улицу.
Судя по солнцу, обед уже миновал. Мои наручные часы остановились. Забыл завести. Слух начал постепенно восстанавливаться. Это уже хорошо. Отчетливо слышалась ближняя стрельба. Голоса людей я различал, но не мог разобрать слов. Еще день-два, и снова буду нормальным человеком. Вот только в ушах продолжал стоять звон. Все пройдет, и это пройдет…
Вокруг ходили бойцы и офицеры. Под прикрытием стен Госбанка никто не пригибался. Все вели себя спокойно, совсем как в глубоком тылу. Я увидел Юрку. Тот был как все грязен, в прожженном, изодранном бушлате. Руки его покрывал толстый слой грязи. На плече болтался автомат, также испачканный грязью. Худое лицо было измождено, он пил воду из чьей-то фляжки. Острый, выпирающий кадык быстро двигался вверх-вниз.
Спокойно, вразвалочку я подошел к Юрке и начал ждать, когда тот закончит пить. Юра пил так, как будто прибежал из пустыни. Я стоял и ждал. Вот он оторвался от горлышка фляжки, чтобы перевести дух, и боковым зрением увидел меня. Отдал фляжку какому-то бойцу, стоявшему рядом. И, сделав шаг навстречу друг другу, мы обнялись. Просто, без слов, восклицаний обнялись молча, крепко. Живы! Мы живы!
Оторвались друг от друга. Юра спросил меня что-то. Голос-то я слышал, но слов пока не разбирал. Улыбнулся, покачал головой, коснулся уха:
– Юра, меня контузило, пока не слышу, говори громче.
– Опять контузило? – Юрка приблизился и заорал во всю мощь своих легких прямо мне в ухо.
Я отпрянул от такого рева.
– Ты что, сдурел? Оглушишь, идиот!
– Сам просил, чтобы погромче.
– Так то погромче, а не рвать барабанные перепонки. Придурок.
– Ладно, не обижайся. Я думал, что тебе каюк. Там. На площади остался.
– Дождешься. От меня не так легко избавиться.
– Сходи к доктору. Какая у тебя по счету контузия? Третья? Пятая?
– Я что, считал их, что ли? К этим гадам попадешь, все равно, что к духам. Только одни отправят на тот свет, а эти – домой. Все пройдет. Сейчас вот поспал, и гораздо лучше. Через день-два почти все восстановится. Главное, чтобы сейчас не было больше контузий. А ты в ухо орешь, сволочь. Где ты был, когда я с полными штанами от страха валялся кверху задницей на площади?
– Там же.
– Не видел.
– Я тебя тоже. Сейчас уже полбригады на площади окопалось, готовят плацдарм для штурма. Ночью пойдем.
– Они что, гребанулись? А живой щит?
– Мертвый щит, Слава. Живых не осталось в окнах. Докторов заставили все утро смотреть на Дворец, на каждого человека. Они и сказали.
– Сказали, сказали, – проворчал я. – Они что, на расстоянии могут определить: мертв боец или живой? Без осмотра, без измерения пульса? А остальные что будут делать?
– Соседи?
– Кто же еще?
– Они пробовали, как и мы, окопаться на площади, но ни хрена у них не получилось. Кишка тонка.
– Или не захотели, – опять проворчал я.
– Тоже очень может быть. Кто знает эти элитные войска!
– Строевым ходят хорошо, по собственному парламенту стреляют метко, а вот насчет всего остального – не видно толка.
– Короче, вся надежда на сибирскую «махру»?
– Да. По нашей команде все идут на штурм, но направление главного удара у нас.
– Нетрудно догадаться, коль мы закопались на площади. Как караси на сковородке. Что еще нового?
– Хрен его знает. Ты когда с площади вышел?
– Утром, под туманом бойца вынес.
– Живой?
– На руках умер. Страшная смерть.
– Любая смерть страшна.
– Ты прав. Курить есть? С утра без курева. Уши опухли.
Еще пару часов не покурю – на штурм пойду с голыми руками. Ломка начнется. Когда не курю долго, становлюсь злой и раздражительный. Хочется сорвать свою ненависть на ком-то.
– Сейчас найдем.
Юрка остановил проходящего мимо бойца и стрельнул у него сигарету.
– Слава, только «Нищий в горах». Пойдет?
– Пойдет. Кочан капусты, пропущенный сквозь лошадь?
– А где ты видел что-нибудь другое?
– Не доводилось. Прикуривай.
Мы присели на какие-то бетонные блоки и закурили одну сигарету, передавая ее друг другу. Пряча по привычке сигарету в кулаке, глубоко затягивались, секунду держали дым в легких, чтобы никотин как можно лучше и больше впитался в организм, и только после этого, медленно, сдерживая себя, выпускали дым наружу. От долгого перерыва приятно кружилась голова. Через пару секунд это пройдет. Курили молча, сжигая в затяжке такое количество табака, что при обычных обстоятельствах хватило бы на три. Последняя затяжка уже жгла губы и пальцы. А на вкус была отвратительно горька. Кончик сигареты был желтый от никотина. Юре досталась последняя. Он затянулся, с сожалением посмотрел на окурок и выбросил его. Это торопливое курение не принесло ни облегчения, ни удовольствия. В легких стоял комок. Но чувство никотинового голода на какое-то время было удовлетворено.
– Как самочувствие, Слава?
– Жить можно. Обедали уже?
– Не знаю. Я недавно вышел. Жажда была страшная. Сейчас, вроде, полегчало. Осталось пожрать да перекантоваться до вечера. На площадь-то пойдешь? Может, все-таки к врачу?
– На хрен. На площадь пойду, у меня к духам свой счет. Пусть заплатят сполна.
– Что, крыша съехала?
– Не то слово. Оторвалась и улетела. Мозгов уже давно тоже нет.
– А как же Москва и все такое, что ты пару дней назад говорил?
– До Москвы мы еще, может, и доберемся, а сейчас за того пацана, что умер на руках, надо поквитаться с духами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139