Беглецы, по мнению ильхана, не должны были ходить по земле. И неважно, что толкнуло их уйти от своего хана: тяжелая ли доля, тоска по родной земле или еще что-то.Кулагу ненавидел Берке, и все-таки тот был ханом. А что может быть недостойнее и страшнее измены своему повелителю? Кто может быть уверен, что беглец завтра не затаит злобу на того, кто дал ему убежище и защиту, и не воткнет кинжал в его грудь? Пленники обязаны умереть. Все до одного. Так завещал Чингиз-хан.Чем сильнее терзала Кулагу болезнь, тем угрюмее и нетерпимее к окружающим делался он. Теперь он чаще, чем обычно, приказывал убивать. Казалось, что, убивая других, ильхан продляет собственные дни. Не было еще ни одного чингизида, который бы, зная о своей скорой смерти, хотел сделать любому остающемуся на земле добро или просил бы прощения у того бога, в которого верил при жизни. И с ильханом случилось такое. Убивая других, он словно стремился их жизнями откупиться от стоящей у изголовья собственной смерти.Кулагу снова посмотрел на женщину. Ее черные, удивительно длинные косы упали на истоптанную землю и были похожи на две шелковые блестящие ленты. Таких кос ильхану не приходилось видеть даже у длинношеих персиянок, славящихся красотой.Впервые за долгие дни болезни вдруг шевельнулась сладострастная мысль: «Накрутить бы эти косы на руку!..»От неожиданности Кулагу даже зажмурился. Что-то дрогнуло в его душе, и он, так и не отдав приказа, как поступить с пленниками дальше, повернулся и зашагал в сторону шатров, где он обычно решал дела подвластной ему Орды.Нукер, стоящий у входа, распахнул перед ильханом резные, отделанные слоновой костью двери. Кулагу быстро прошел через три соединенные между собой шатра и сел на устланное коврами возвышение.Но, взглянув на своего визиря Ель-Ельтебира, велел:— Пусть позовут Адак-нойона.Нукер, стоящий у перехода из третьего шатра во второй, прокричал:— Впустить Адак-нойона!Голоса стражи передавали друг другу повеление ильхана:— Пусть входит Адак-нойон…Адак был настоящим монголом — невысокий, почти с квадратными плечами, с редкой, только начавшей пробиваться бородкой на плоском неподвижном лице. В войске Кулагу он возглавлял тысячу.Вызов к ильхану напугал его.Ведь прошло всего три года, как Кулагу велел казнить отца — Байжу. Правда, за собой молодой нойон никакой вины не чувствовал. Он служил честно и верно, как это подобает монголу, как учил его отец. И совсем недавно в одной из битв, когда дрогнули и готовы были обратиться в бегство воины, он сумел увлечь их за собой, вернуть им надежду на победу. После этого случая ильхан, видевший все своими глазами, подарил нойону кинжал с золотой рукоятью.И все же трудно было угадать, о чем думает Кулагу. Ведь совсем недавно он был в дружбе с его отцом, но это не помешало ему приказать казнить его. Душа ильхана что лисья нора. В ней много извилин, и никто не может сказать куда повернет его мысль.Стремительно подойдя к возвышению, на котором сидел Кулагу. Адак упал на одно колено и, приложив руку к груди, наклонил голову:— Великий хан, я прибыл по вашему приказу…Кулагу молчал, рассматривая молодого нойона. Голова того была по-прежнему склонена, и открывалась загорелая короткая шея, словно нарочно подставленная для того, чтобы на нее удобно было опустить саблю.В выжидательной позе застыли по сторонам от Кулагу визирь Ель-Ельтебир и писец с открытой толстой книгой в руках.Наконец ильхан нарушил тишину:— Адак-нойон, нет ли у тебя обиды на нас?— Нет, великий хан…Кулагу в задумчивости покачал головой:— Так и должно быть. На этой земле всегда есть много людей, которые не умеют носить свою голову на плечах. Кому они тогда нужны? Одним из них оказался твой отец — Байжу…Адак молчал, не понимая, куда клонит ильхан. А тот, вздохнув, продолжал:— Ты, кажется, не такой, как твой отец. В последней битве ты показал свое бесстрашие и то, что принадлежишь нам душой и телом. За подобную преданность…Кулагу вдруг замолчал. Ступни его ног начали пылать огнем, словно он поставил их в жаровню, на раскаленные угли. Это надвигался очередной приступ болезни. Она всегда приходила так. Ильхан знал — к полудню жар поднимется от ног, охватить все тело, помутнеет сознание и разум. Он с трудом овладел собой. Время для дел еще было, и потому Кулагу продолжил свою речь:— За подобную преданность я решил назначить тебя главным над туменом. Отныне ты отвечаешь за десять тысяч храбрых воинов. — Ильхан поочередно повернул голову к визирю и писцу. — Повелеваю записать это.Глаза Адак-нойона засияли. Он выхватил из ножен саблю и, не вставая с колен, поцеловал клинок:— Какими словами мне благодарить вас, о великий хан! Клянусь всегда честно и преданно служить вам!..Кулагу внимательно посмотрел на молодого нойона. Нет, он не ошибся. Этот будет действительно служить преданно. Что значит для настоящего монгола смерть отца, если под твое начало дается тумен? Ведь это совсем иная жизнь, чем прежде. Это почет и слава, это сладкое, ни с чем не сравнимое чувство власти над людьми.Щеки Адак-нойона пылали от счастья.Кулагу поднял руку.— Хорошо, — сказал он. — Теперь, эмир Адак-нойон, слушай наш второй приказ. Ты возьмешь тумен, состоящий из монгольских и кипчакских воинов, и выступишь навстречу Ногаю. Объединив все наши отряды, ты дождешься его близ Шемахи и заставишь бежать с поля битвы.Адак смело посмотрел в глаза ильхана:— Я выполню ваш приказ, но у меня есть одна просьба.— Говори.— Разрешите мне вместо кипчаков взять воинов из местных народностей.Ильхан нахмурился:— Почему?— Кипчаки — мусульмане. Я видел их при взятии Багдада и в битвах с Бейбарсом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95