Ему вдруг вспомнилось давнее, забытое. Тогда Берке было чуть больше двадцати лет и он вот так же стоял на берегу большой реки и смотрел, как мечутся в дыму и огне люди. Только тогда горел не лес, а прекрасный орусутский город Харманкибе.С тех пор отблеск пламени всегда вставал перед глазами Берке и будил в душе чувство радости и величия.Хан вдруг подумал, что, быть может, этот огонь последний в его жизни и больше никогда не замрет сердце от счастья близкой победы.Неподвижное лицо его дрогнуло. В левом ухе качнулась золотая серьга с восьмигранным бриллиантом, рассыпая колючие искры, в подобии улыбки сощурился беззубый рот, и ссутулились под парчовым чапаном покатые плечи — за спиной Берке уже стояла смерть. Но хан не видел себя со стороны и не знал об этом.До самого рассвета, до того времени, когда перестали плясать огненные языки над тем местом, где еще недавно был Черный лес, Берке не уходил с высокого берега.Смыл с прибрежных песков кровь, унес тела погибших великий Итиль, и на душе Берке, словно придавленной серым рассветом, сделалось тяжело. Если бы можно было устроить так, чтобы всегда пылал огонь, горел весь мир и кричали люди! Но не дано это даже великому хану — властелину великой Золотой Орды.Оставшиеся с Салимгиреем воины, чтобы не задохнуться от едкого дыма, завязали лица мокрыми платками и, ведя коней в поводу, стали пробираться по узкой кромке берега, стремясь выйти из леса в открытую степь. Черная тень обрыва и облака густого дыма надежно укрывали беглецов. И когда они наконец решили, что опасность миновала, и по каменистой осыпи вскарабкались на обрыв. Салимгирей вздрогнул от неожиданности — прямо перед собой на расстоянии полета стрелы у края леса он увидел небольшой отряд всадников. В предрассветных сумерках Салимгирей легко узнал среди них Берке-хана. Не более десятка нукеров из личной охраны было с ним.Решение пришло сразу. Сама судьба свела его с кровавым ханом, и упустить такую добычу, было нельзя. Салимгирей знал: нукеры, охраняющие хана, искусные воины, но перевес в людях был на его стороне.— На коней! — крикнул он. — Отомстим за смерть наших товарищей!Земля вздрогнула от гула копыт, и хриплые вопли нападающих слились в один яростный вой.Салимгирей ожидал сопротивления, но хан Берке, что-то крикнув своей охране, хлестнул камчою коня и, припав к гриве, помчался в степь. Откуда было знать преследователям, что хан решил не рисковать, а заманить их туда, где после битвы в Черном лесу был назначен сбор монгольского войска.Лошади воинов Салимгирея не были так утомлены, как лошади золотоордынцев, совершивших накануне долгий ночной переход, и потому они легко догоняли ханских нукеров и ударами тяжелых дубинок вышибали их из седел. Только конь Берке, знаменитый на всю кипчакскую степь Актангер, стремительно уносил своего хозяина от опасности. Упорно преследовали хана Салимгирей и башкирский батыр Галимзян. У батыра был удивительный конь — таких в народе зовут ушкур. В короткой скачке он мог догнать даже птицу, но долгий путь ему был не под силу. И потому, заставив своего коня совершить все, на что он способен, Галимзян почти сумел догнать Берке. Бросив повод, он выхватил из садака лук.— Не стреляй! — закричал Салимгирей. — Надо попробовать взять его живым.Башкир замешкался, и время было упущено, а конь его бежал все тише и тише. Вскоре Салимгирей обогнал батыра. Теперь только он продолжал погоню. Желание взять хана во что бы то ни стало живым придавало силы, и казалось, конь, прекрасный туркменский аргамак, чувствовал нетерпение и азарт хозяина. Почти не касаясь земли, он летел по степи.Медленно, но неуклонно сокращалось расстояние между беглецом и преследователем. Ветер погони вышибал из глаз слезы. Салимгирей привстал на стременах, чтобы набросить на шею хану петлю волосяного аркана, но в это время Берке обернулся и, изогнувшись в седле, словно молодой воин, выстрелил из лука. Каленая стрела, пробивающая даже кольчугу, глубоко вошла Салимгирею в грудь, отбросила его тело назад. Он запрокинул голову, ловя перекошенным от боли ртом холодный ветер, и последнее, что увидели его широко открытые глаза, была алая полоска утренней зари, прочертившая небо там, откуда должно было взойти солнце. * * * И сидя на торжественном тое, устроенном по случаю победы, Берке продолжал думать о бренности жизни.У него было все: и слава, и золото, и власть над людьми, но хан в это утро особенно остро почувствовал, что все это обманчиво и преходяще. То, чем он гордился, в чем видел смысл своего существования на земле, уходило, меркло, и душа, уставшая от прошедших через нее годов, становилась глуха к радостям и горестям мира. Оставалось жить по привычке, поступать по привычке и делать привычное.Неужели все, что было с ним, бессмысленно, а мир пуст и безжалостен?Внутреннее смятение, охватившее его в ночь расправы над непокорными рабами, больше не оставляло Берке. Шел год зайца (1255)…Гонцы из Ирана приносили тревожные вести. Кулагу умер, но его наследники не хотели мириться со своими потерями на Кавказе. И тогда Берке, призвав к себе Ногая, вновь повелел ему двинуться с туменами в Муганскую степь, чтобы напомнить врагам о силе и величии Золотой Орды. Однако ильхан Абак не испугался и выслал навстречу большое войско.Битва произошла на берегу Куры, и Небо в этот раз не было милостиво к Ногаю. Он потерпел сокрушительное поражение, был ранен в голову и ослеп на один глаз.Остатки золотоордынского войска поспешно отступили в Ширван.Известие о гибели туменов Ногая потрясло Берке. Во главе трехсоттысячного войска он двинулся на помощь своему нойону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95