Я жалуюсь, кричу... Смотрю ему в лицо, ожидая, что он подбросит еще зерен.
Бескрылый ищет во всех складках своего одеяния, но у него больше ничего не осталось – ни зернышка, ни крошки. Он разводит руками. Сейчас он кажется бледным и старым. Лишь его глаза продолжают все так же сиять в полумраке.
Меня охватывает злость, обида. Не задумываясь об опасности, я лечу прямо ему в лицо, метясь клювом в глаз,
Он не отворачивается, не заслоняет лицо руками, не отгоняет меня...
И когда я уже собираюсь его ударить, меня вдруг заливает свет и я вижу яркие краски нового солнечного дня.
Я просыпаюсь. Открываю глаза и снова закрываю их, удивленный окружающими меня гладкими, блестящими поверхностями... Я потягиваюсь, зеваю, вспоминаю о том, как прилетел сюда вчера. Кея и Ми тоже проснулись и удивленно осматриваются по сторонам.
В окна падает яркий утренний свет. Восходящее солнце отражается в стеклах, в гладком металле, в зеркалах. Вокруг собрались прилетевшие вместе с нами с севера галки из нашей стаи со своими подросшими птенцами. Мои птенцы – птенцы Кеи и Ми – ласкаются к нам, просят есть.
Здесь, в этом помещении из стекла и стали, нет насе­комых. Их всех давно съели другие птицы. Нужно искать еду внизу, на земле.
Я вскакиваю на подоконник и смотрю вниз, на город. Улицы и площади поросли сплошным ковром пробившихся сквозь асфальт деревьев, кустов, трав. С крыш свисают плющ и виноград. Все больше и больше растений укореняется в щелях, трещинах, углублениях. В растрескавшемся бетоне, между стальными плитами растут чахлые травинки, цветут мелкие белые цветы.
Скворцы, дрозды, славки, трясогузки ищут фруктовые деревья, поедают виноград и ягоды. Голуби выклевывают зерна из колосьев.
Между стенами скользят тени – это бегут волки. Завидев их, голуби мгновенно взмывают ввысь.
В небе полно орлов, ястребов и стервятников, вылетевших на утреннюю охоту.
– Есть хочу! Есть хочу! – повторяет Кея.
У водопоя караулят волки, росомахи, лисы, куницы, еноты. Притаившись среди листвы, они подкарауливают неосторожных птиц. Вздрагивание веток, колыхание трав – укрывшийся в тени хищник терпеливо ждет. Мы уже на берегу. Дно покрыто темным илом, в котором поблескивают раковины улиток. Мелкие жучки, личинки, гусеницы, мухи, осы, пауки, остатки моллюска в брошенной раковине, кедровые орешки зовут, манят...
Я отодвигаю в сторону камень, хватаю извивающегося червяка и глотаю его. Следующий камень – под ним гладкая белая улитка и плоский серый жучок.
Птенцы просят есть, бьют крылышками по бокам. Я сую им в клювы часть моей добычи...
Мы прогуливаемся, скачем по каменным террасам и луговой траве, которая буйно разрослась на берегах небольшого пруда, покрытого камышами и зелеными листьями. Густые заросли манят – там порхают бабочки, стрекозы, ползают зеленые гусеницы. Только приблизься, только подойди поближе...
А колышущиеся ветки? А дрожащие листья?
Лучше не приближаться к этой стене зелени.
Я продвигаюсь вперед по узкой, еще не заросшей полоске старой дороги до каменных плит, уложенных вокруг поросшего водяными лилиями и розмарином мелкого пруда. Посреди него стоит лодка из металла – такая же, как те, которые я видел у моря. Здесь Кро и Ми учили нас летать.
Каменные статуи потрескались и рассыпались. Глубокая трещина разделила окружавшие лодку фигуры. Но покосившийся корабль еще стоит на раскрошившемся постаменте.
Некоторые скульптуры сплошь увиты плющом, который почти совсем уже заслонил их белые лица и плечи... Ми подходит поближе, наклоняется, погружает клюв в мраморную крошку.
Внезапно темная молния метнулась из листвы, схватила птицу белыми зубами, утащила в заросли. Мы в ужасе отскочили в сторону.
– Спасайся! – раздался крик Сарториса с верхушки статуи.
– Спасайся! – крикнул я, взлетая на балюстраду. – От Ми осталось лишь несколько капель крови и клочок пуха...
Я всматриваюсь в зеленую чащу. Кричу до хрипоты. Я ждал долго, хотя и знал, что Ми больше не вернется.
Сарторис исчез. Его нет нигде. Улетели и его сороки. Странно...
Почему он не покинул это место сразу же после землетрясения, когда почти все птицы улетели из города? Тогда это было бы понятно.
Некоторые вернулись, так же как и я, но многие больше никогда не прилетят сюда – как та умчавшаяся прочь голубка.
Отсутствие Сарториса раздражает и беспокоит меня.
Я привык к его карканью, крикам, передразниванию, хитрости, хвастовству.
Теперь я вспоминаю, как он сидел на всех этих деревьях, на стенах, крышах, как он всегда внезапно появлялся властный, задорный, уверенный в себе. Узнав его поближе, я понял его. В сущности, Сарторис был очень осторожен, не уверен в себе и труслив.
Свой страх он заглушал злостью, хищностью, подвижностью, криками, карканьем, хохотом.
И все остальные сороки кричали вместе с ним, повторяли за ним, стремились быть поближе к нему.
И именно благодаря этой сердитой, шумной стае Сарторис казался другим птицам таким сильным, таким опасным. Однако он никогда не нападал на Кею. Лишь однажды с интересом взглянул на ее белые крылья, покрутил головой и перестал обращать на нее внимание. Ее белизна не вызывала в нем раздражения и злобы.
Со временем Кея перестала его бояться, стала чувствовать себя свободнее.
В темной чаще кипарисов, где сороки вили свои гнезда, теперь стало тихо и спокойно. Там поселились зяблики, удоды, дятлы, иволги, коростели, поползни, скворцы, дрозды...
Мы с Кеей летим вдоль этой мрачной стены, слушая доносящиеся из густых крон трели, щебетание, чириканье.
Я осматриваюсь по сторонам в поисках черно-белых крикливых силуэтов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93