Жара притупляет слух. Крик, доносящийся как бы издалека, в действительности прозвучал совсем близко. Нас заметили канюки. Мы срываемся с места и летим низко под деревьями, стремясь поскорее скрыться в густых кронах.
Ястребов тоже мучает жажда, а в такую сушь легче напиться крови, чем найти воду. Они разрывают вены голубей, утоляя жажду их кровью. Я увернулся, отлетел в сторону, лавируя прямо над землей, низко под деревьями. На боярышнике и дроке остались серые перья. Голубка, Ом и Голубок летят все выше, сворачивая в сторону моря.
Я уже много раз летал этим путем. Они опередили меня... Я вижу впереди размеренные взмахи их крыльев. Нет больше тех ослабевших молодых голубей, которые разгребали под деревьями иссохшую от жары землю.
Я лечу один. Высматриваю места, где еще могли остаться орешки, семена, какие-нибудь крошки. Засуха забрала не только воду, она лишила нас пищи.
В глубине ущелья белеют кости – высушенные солнцем лошадиные ребра, позвоночники, черепа. Я пролетаю мимо, разворачиваюсь, снижаюсь... На костях могли остаться обрывки высохшей шкуры или мяса. Волки, лисы, мыши, птицы, мухи, муравьи... Любая падаль притягивает, как магнит, тех, кто еще жив и хочет остаться в живых.
Я летаю вокруг, опасаясь садиться на конский скелет. Замечаю коричневатые следы мяса... Засохшие пласты шкуры на берцовых костях, скрюченные волокна мышц в связках суставов, между позвонками, на ребрах.
Жужжат синие мухи. С отвесных стен вокруг осыпается песок, большие коричневые жуки катят шарики навоза. С серого камня на обрыве я внимательно разглядываю разбросанные внизу конские останки. Разогнавшиеся лошади не заметили этой расщелины, попадали на песчаное дно, и у них не хватило сил выбраться отсюда... Их убили жара, голод и жажда...
Поблизости не видно ни змей, ни волков, ни лис, ни ласок. Я разглаживаю клювом перышки, расчесываю пух... На конском черепе темнеют комочки засохшего мяса.
Вот если бы проглотить такой кусочек... Если бы мне удалось склевать его, я был бы сыт и не испытывал голода по крайней мере до следующего утра.
Я сглатываю слюну, спрыгиваю на покрытую мелкими гребешками песчаную осыпь, обхожу ее в поисках удобного подхода к скелету – осторожно, зигзагами, в любой момент готовый взлететь, если вдруг из черепа выползет змея.
Меня пугают зияющие глазницы и оскаленные зубы, сквозь которые просвечивает пустое кроваво-коричневое нутро. Стервятники с крепкими клювами на длинных шеях давно выклевали весь мозг без остатка.
Ноги жжет раскаленный гравий, сквозь который кое-где пробиваются поблекшие стебли высохшей травы.
Я вскакиваю на череп, хватаю упругое коричневое сухожилие и тяну его, тащу, обрываю. Стискиваю клю­вом засохшую жилу и пытаюсь вырвать. Она крошится, рассыпается, распадается на части. Я склевываю лишенные вкуса крошки засохшего мяса, быстро глотаю и продолжаю искать дальше.
От стен ущелья отражается эхо – это кричат возвращающиеся с моря галки.
Небо на западе начинает темнеть. Солнце опускается к горизонту. Я уже наполнил зоб пищей и теперь хочу пить. Между камнями замелькала чья-то серовато-рыжая спина...
Я пробираюсь между продолговатыми белыми позвонками, и вдруг меня окутывает темнота – прозрачная, густая, волнующаяся паутина конской гривы. Я неожиданно проваливаюсь в сети тонких острых волос'. Мечусь, бьюсь, пытаюсь выбраться, вытаскиваю лапки, вырываюсь...
Исхудавший, облезший заяц с огромными глазами навыкате трогает меня носом и отбегает в сторону, подпрыгивая на ходу.
Я мечусь из стороны в сторону, верчу головой, пытаюсь освободить крылья. Лежу со спутанными ногами рядом с конским черепом, тщетно пытаясь освободиться от этих сковывающих движения узлов и петель.
Крылья! Если бы я смог поднять их достаточно высоко, чтобы взлететь, оторваться от камня. Если бы мне удалось освободить их от опутавших меня конских волос, то даже со спутанными ногами я смог бы вернуться. Я же знаю, что голуби могут жить и с путами на ногах. Они могут жить до тех пор, пока способны летать, пусть даже нитки, проволочки, сети, шнурки, которых столько валяется в покинутых людьми жилищах, оказываются так крепки, что их не удается разорвать.
Конская грива оплетает меня, как паутина, я все глубже запутываюсь в ней.
Перебираю ногами. Может, мне удастся перевернуться и выскользнуть из этой сети? Волосы со всех сторон опутали мои маховые перья и все сильнее врезаются в грудь.
Я хочу пробиться сквозь пелену этих волос... Вперед и вбок, наискось – может, так что-нибудь получится? Волосы оплетают шею, тянут в сторону, выламывают перья. Я переворачиваюсь на спину, пытаюсь взмахнуть крыльями. Краем глаза вижу, что все мое тело опутано серебристой сеткой. Я не заметил опасности, не смог предвидеть ее и теперь в ужасе фыркаю, из клюва вырывается стон.
Одуревшим взглядом смотрю в небо, снова и снова пытаясь пошевелить крыльями, ногами, головой.
Красный диск уже касается горизонта. В это время все птицы возвращаются в свои гнезда.
Почти теряя сознание, я замечаю в небе Голубку, Ома и Голубка. Они быстро машут крыльями.
Они промчатся высоко надо мной, засмотревшись на сверкающий впереди город – город, в который я никогда уже не вернусь.
Я пытаюсь взмахнуть крыльями в ужасе, в панике, в надежде, что мне еще удастся полететь вслед за ними, но падаю, тяжело дыша, хрипя и кашляя.
Если ночь застает птицу на земле, для нее это верная смерть. Теперь я – всего лишь бессильный, неподвижный, увязший среди лошадиных костей голубь.
Стены ущелья отбрасывают глубокую тень, а я лежу связанный, с пересохшим горлом, пытаясь сбросить с себя острые, ранящие путы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93