Ее суровые повадки мало переменились.
Самый тяжелый за это время приступ сменился забытьем. Виндилис склонилась над подругой. Окна, занавешенные тяжелыми шторами, не пропускали света, но у постели всегда горела затененная лампа. В ее коптящем свете она видела, что Иннилис лежит свернувшись, подтянув колени к разбухшему животу. Волосы прилипли к потному лбу, кожа стала желтоватой, щеки ввалились. Из запекшихся губ вырывались всхлипы. Виндилис приложила ладонь ко лбу и ощутил жар, но Иннилис дрожала в ознобе.
— Милая, милая! — Виндилис поспешно плеснула в чашку воды, приподняла подруге голову и поднесла чашку к губам. — Вот, попей.
Иннилис сделала глоток и подавилась.
— Не спеши, по глоточку, тихонько, о, моя бедняжка!
Наконец она уложила свою пациентку на подушку и отошла, чтобы взять плащ. Каменный пол студил босые, ноги. Обе спали без рубашек, ради тепла и утешения, которое приносило им соприкосновение тел.
— Не уходи, пожалуйста. Не уходи, — простонала Иннилис. — Побудь со мной. Держи меня за руку. Так больно!
— Потерпи минутку. Я достану порошок мандрагоры. От него тебе полегчает.
Иннилис вздрогнула.
— Нет! Не надо. Он повредит маленькой!
Виндилис проглотила проклятие нерожденному младенцу.
— Не думаю. Все равно ты больше не можешь терпеть.
Иннилис обхватила руками тело под грудью, которая налилась зрелой красотой, но так болела, что не выносила прикосновений.
— Нет, дитя Граллона, и… и мы с ней вместе, на Сене… Я выдержу. Я должна. — Ее лицо обратилось к нише, где, едва различимая в тени, стояла статуэтка Белисамы. — Матерь Милосердная, помоги мне.
Виндилис накинула на плечи плащ, застегнула пряжку.
— Хорошо, но по крайней мере лечебный отвар-то выпить можешь? Он тебе не повредит, а просто снимет жар, — она взяла лампу. — Мне понадобится свет. Не боишься темноты?
Иннилис устало качнула головой.
— Не боюсь.
Виндилис подозревала, что это неправда.
— Пожалуйста, возвращайся скорей.
— Я сейчас, — Виндилис поцеловала Сестру и вышла.
В коридоре она столкнулась с дочерью Иннилис, маленькой Одрис.
— Что случилось? — спросила девочка. — Маме опять плохо?
— Да, — ответила Виндилис. — Иди спать.
Детское личико вытянулось.
— Я хочу видеть маму!
Дочери Хоэля было уже десять лет, на два года больше, чем Руне, которую Виндилис родила от того же короля. Но Руна уже переросла Одрис, к тому же обладала смышленым и живым характером. Одрис же страдала припадками, разговаривала как младенец, и учение давалось ей с трудом. Иннилис очень тяжело рожала ее, и Виндилис со страхом предвидела, что вторые роды будут не легче.
— Прочь, я сказала! — гневно крикнула жрица. — Марш в свою комнату, не то я тебе задам. И сиди там!
Одрис испуганно взвизгнула и убежала.
В кухню через дымоход уже проникал утренний свет. Виндилис раздула огонь и подкинула хворосту, чтобы быстрей разгорелся. Отвар она приготовила заранее, но его приходилось разогревать, чтобы растворился мед. Мед скрывал вкус ивовой коры. Считалось, что кора опасна для плода, и Иннилис отказалась бы принимать отвар, если распробовала бы его, но ей необходимо сильное жаропонижающее и… да, щепотка мандрагоры. Ожидая, пока согреется напиток, Виндилис расхаживала от стены к стене.
Вернувшись к Иннилис, она нашла молодую женщину почти в обмороке.
— Вот, любимая, я здесь, я всегда, всегда с тобой, — шептала Виндилис, приподнимая ей голову и заставляя пить. Потом сама легла рядом, во влажную, пахнущую потом постель, обняла подругу и баюкала, пока та не уснула.
Масло в лампе почти выгорело, но подливать уже не было смысла — скоро появится прислуга и откроет окна. Отдохнуть опять не удастся. С тем же успехом она могла умыться и одеться. Горячей воды для ванны не осталось, но Виндилис не боялась и холодной.
Она прошла в смежную комнату, где Иннилис в счастливые времена проводила чуть ли не все свободное время. Бронзовое зеркало на стене отразило бледный свет и осветило серебряные тазики, расписные вазы, яркие ткани, статуэтки. В нише стояла еще одна фигурка Белисамы — когда на нее упал луч света, богиня словно ожила, выступила вперед во всем своем ужасающем величии.
Виндилис задохнулась. Она вдруг бросилась к нише, простерлась на полу.
— Иштар-Исида-Белисама, — молила жрица, — пощади ее. Возьми, кого пожелаешь, как пожелаешь, но ее пощади, и я не буду знать иных желаний, кроме служения тебе!

III
Еще в дороге Грациллоний пообещал своему конвою отпуск и пирушку по случаю возвращения. Несколько дней ушли на приготовления. Нужно было заказать зал в излюбленной таверне в Рыбьем Хвосте, доставить хозяину пару свиней, бочонок вина, какого тамошний хозяин у себя не держал, найти музыкантов, актеров и дополнительную прислугу, пригласить друзей-горожан. Пришлось подрастрясти общую казну, но никто об этом не жалел: город обеспечивал и свои войска, и легионеров всем необходимым, помимо скромного жалованья, которое выплачивалась в надежной монете. На этом настоял король, и купцы его поддержали — им выгодно, когда деньги не залеживаются в сундуках.
В назначенный день Админий вывел своих людей из казарм. Он не стал строить легионеров, и они прошли по улицам свободной толпой. Пирушку затеяли днем, чтобы смотреть выступления жонглеров, акробатов, танцоров, фокусников и ученых зверей при дневном свете. Погода стояла сумрачная, но сухая — большая удача, потому что смотреть представление на площади Шкиперского рынка приятнее, чем тесниться в душной таверне.
— Не Девятеро ли о нас позаботились? — пошутил Гаэнтий.
— Потише! — предостерег Будик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135