..
«Я простой человек, земляк, и эта сорочка — моя кожа».
«Твое здоровье, Артуро...»
Когда расходились, один из молодых людей спросил Варужана:
«Могу ли я вас повидать отдельно?»
«Позвони».
Парень звонил дважды и оба раза в неудобное для Варужана время. Теперь Варужан об этом сожалел — умные глаза были у паренька, сказал, что Нарекаци переводить собирается на испанский, попросил у Варужана его книгу.
Из ресторана зашли на несколько минут в редакцию. В кабинете Тучяна висела цветная фотография ереванского Дома правительства. Варужан сначала удивился, потом заметил, что на здании не двуцвет- ный армянский флаг, а трехцветный. Сдержался, стараясь больше не смотреть на эту стену. Почувствовал, как нервно хрустит Тучян кос- тяшками пальцев — боится, что Варужан потребует объяснений. Варужан сделал вид, что ничего не заметил. Только когда расставались, с притворным простодушием поинтересовался:
«А когда вы водрузите трехцветный флаг на здание парламента в Байресе?»
Той ночью Варужан почти не спал.
В соседней комнате ходил из угла в угол, постанывал всю ночь Арменак Ваганян.
Отец умрет, так и не увидев Армении... Мысль эта, как игла медицинского шприца, пронзила сердце Варужана, и до сознания дошло, что и он в последний раз видит стонущего в соседней комнате человека, которому обязан случайностью своего появления на свет божий... Отец — в какой это день? — сказал ставя рядышком слова, как шарики четок: «Когда мы в Америке обосновались, я в первое время думал — свихнусь. Помню, вечерами выйду усталый, измочаленный с работы, иду на окраину, подальше от центра, чтоб чуть-чуть полегчало. Я там одну улицу отыскал, очень похожую на нашу ереванскую: одноэтажные, двухэтажные дома, все в садах... Никто меня не понимал, даже жена. Она решила, что я в том районе себе любовницу завел. А друзья найдут меня, бывало, на той улице, пойдем с ними в укромное местечко и пьем анисовую водку. Каждый не в одиночку пьет, а со своей болью пьет. Потом мало-помалу и это отошло. Зачем ты явился?.. Какая важность, что я позвал. Ты не должен был приезжать... Как мне теперь
жить?..»
А как ты жил, отец, целых сорок лет в своей огненной сорочке?.. Это спросил про себя Варужан, но ответа не последовало, да в ответе и нужды не было, потому что... «как надену — жжет, а сниму — умру...».
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ, ВСТАВНАЯ ИЗ ТЕТРАДИ ДЕДА ШИРАКА: СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКА МУСТАФЫ НЕДИМА
«...Беглецом с Тер-Зора был Пезичирян Арменак. Когда привели ко мне этого несчастного, был он полугол. На лице его я разглядел отчетливую печать благородства и честности. Прежде всего устроил его прислужником в школу. Правительство обеспечивало питанием государственных служащих, даже прислужников.
Питание, предназначенное одному, можно было поделить на четверых. Несколько месяцев Арменак-эфенди пользовался питанием, но ходил в обносках. Однажды я говорю ему:
— Арменак, у тебя что, еды не остается? Неплохо бы тебе излишки на одежду обменять.
— Благодарю вас, однако...
— Что «однако»?..
— Был у меня младший брат. Я еще холост, а брат женатым был. И вот меня, брата, жену его и двух маленьких сыновей высылают из Аданы. Жене с детишками удается тут осесть, их спас Петелян Артин-эфенди, который давно уже здесь обосновался. А меня с братом погнали в Тер-Зор. По дороге брата убили, и жизнь для меня потеряла всякий смысл. Сто тысяч бед претерпел я, пока до Алеппо добрался — стремился сюда ради семьи брата. И вот благодаря вам могу я с ними делиться питанием.
Я пожал руку этому благородному человеку. В родных местах он торговлей занимался и еще земли имел.
На другой день привел он в мой дом жену брата и племянников.
После этого взял я Арменака в свой дом и поручил ему вести хозяйство.
Когда жил я в Харберде, был у меня друг по имени Тарагчян Григор-эфенди, крупный землевладелец, который являлся в то же время членом уездного совета. Был он надежным, преданным, честным. Не преувеличу, если скажу, что во всем Харберде не найдется человека, которому бы он не помог.
С таким главой семьи всей семье, несомненно, жилось счастливо.
Так случилось, что умерла моя маленькая внучка. И поскольку возглавлял я гимназию, на похороны пришли как питомцы моей школы, так и художественной, которые играли траурную музыку.
Гроб стоял посреди нашего двора. И вдруг в совершенно изорванном платье, босая, вбегает женщина. При виде толпы и гроба она растерялась, заплакала и упала в обморок. Я бросился к ней, вылили ей воды на лицо, привели в чувство. Две женщины под руки ее подхватили, в дом увели. Я последовал за ними и спросил:
— Что ты так разволновалась, доченька?
— Рассказывай, доченька.
— Велико мое горе, эфенди. Вся надежда на вас была, но и вас я застала в несчастье.
— Моя беда мне богом дана. А у тебя что за горе?
— Я из Харберда, дочка Тарагчяна Григора-эфенди.
Тут настал мой черед заплакать. Никого бы не хотел я увидеть в таком положении, а тем более выросшую в неге и холе дочку столь уважаемого человека.
Схватил я ее за руку, усадил, сказал:
— Твой отец — брат мой. Считай, что ты в доме родного дяди.
— Спасибо, но...
— Что «но», доченька?
— Сыновей моих и наше имущество на вокзал отправили. В Тер-Зор нас угоняют. Я не могу с детьми своими расстаться. Узнала, что вы здесь... но и вы, оказывается, в горе...
— Не о моем горе сейчас речь. Где твои отец и муж?
— Их убили.
Я не нашел слов, чтобы утешить несчастную женщину. Взял я ее с собой, вышли из дому, одного из родственников попросил оттянуть минут на двадцать похоронный обряд. Сели тут же в пролетку, отправились на вокзал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179