Пауза затянулась. И тут он увидел, что на него смотрит молодая, красивая, живая девушка, которая, возможно, нуждается в исповеднике или просто в человеке, который выслушал бы ее сомнения. А он с нею разговаривает словами-трафаретами, словами, обернутыми в целлофан. «Каждый сам должен отыскать свое место в жизни...»--ему почудилось, что перед ним микрофон и говорит он с тысячеликим — а стало быть, безликим — залом. Залу несложно вещать истины, труднее открыть истину одному человеку. Ну, так ищи, ищи ответ или, по крайней мере, откровенно признайся в своем бессилии и у нее, неопытной девчонки, спроси ответ.
— Через собственный опыт, говорите? — девушка резко отодвинула зеркальце.— А если собственный опыт подсказывает тебе ответ неутешительный?— И возвела глаза к потолку:— А опыт — сын ошибок трудных... Значит, опыт рождается из ошибок? И до какой грани дозволено нам ошибаться?
Тормоз — одно из величайших изобретений человечества. Главное — вовремя потянуть на себя рычаг. И он спросил:
— Если не секрет, Сюзи, куда едешь? — Это был не вопрос, а безнадежная попытка притормозить колесо разговора.
— Не секрет. Еду на работу в село,— девушка преспокойно и сама потянулась к тормозу: мол, не отвечаете — не надо.
— И потому ты такая грустная?
— Из-за села? Да что вы! Я уже три года в селе, а три года беспрестанно грустить невозможно.
— Ты, видимо, в городе родилась, выросла. Тебе, конечно, трудновато, это естественно.
— Другие одолевают и большие трудности. Что — и перед Сюзи микрофон?
— Ведь должен же кто-то и в село ехать...
Показалось, девушка с яростью рванула тормоз, и машина беседы замерла на месте. И опять Сюзи взяла в руки зеркальце, оно сделалось бессловесной преградой, стенкой, отделявшей ее от муж-
чины, находившегося рядом. Потом она йатянула на себя простыню, укуталась в нее и замерла. В купе было душно, девушка лежала под одной простыней — мужчина только сейчас заметил это. Простыня не только не скрывала, а, наоборот, подчёркивала ее нежные формы. Она показалась Варужаиу мраморным изваянием — скульптор только что прошелся в последний раз резцом по своему детищу и прикрыл скульптуру простыней, чтобы на миг отвлечься, забыть созданное, а немного погодя приподнять простыню и восхититься. Варужан и поверил бы видению, нарисованному собственным воображением, если бы не мягкие перепады девичьей груди при вдохах-выдохах и не стопа, высунувшаяся из-под простыни и нервно подрагивавшая. И если бы также не подсвеченный внутренним огнем взгляд карих глаз, устремленный к потолку.
Когда это было?.. Долго, требовательно надрывался телефон. Обычно трубку брала Мари, а на сей раз не взяла — может, в ванне мылась, а может, сидя перед зеркалом, красила волосы в какой-нибудь очередной цвет. У него не было ни настроения, ни сил с кем-либо вести беседу, в голове и душе его царил хаос, но телефон все не успокаивался. Он вынужден был взять трубку. Оказалось, девушка, ошиблась номером. И вдруг: «Прошу вас, поговорите со мной, не вешайте трубку, прошу вас...» И голос был на удивление мягкий, а речь обрывочная, бессвязная. Сказала, что она подошвы стерла в поисках работы. А потом: «Прочесть вам мое стихотворение?» И не стала ждать ответа, прочла. Одна строчка ему помнится по сей день: «Долго ли — не знаю я — мне будет двадцать три...» Он из перестра: ховки не похвалил ее за эту строчку — еще окрылишь! А девушка тут же принялась читать следующее стихотворение и вдруг упавшим голосом произнесла: «Я знаю, что вы торопитесь повесить трубку, но прошу вас, не делайте это грубо, вы ведь добрый человек...» Потом она назвала свое имя. Потом сказала: «Я бы и адрес дала, да мой единственный дом — книги, а те же самые книги, наверно, и у вас есть».— «Есть»,— отозвался он, а потом почему-то спросил, кого из писателей она любит. Она назвала имен пять, среди них было и его имя. У него дрогнуло сердце, горячая волна подступила к горлу. Раньше бы, еще месяца три назад, он позвал бы ее в редакцию, прочел бы ее стихи, дал советы... А теперь почувствовал, как Мари в соседней комнате сняла трубку параллельного телефона, и потому буднично-спокойным тоном сказал, что стихи нужно отнести в редакцию какого-нибудь журнала или газеты — пусть прочтут, возможно, и напечатают. «Сейчас я повешу трубку,— сказала девушка,— но, может быть, вы мне скажете, с кем я говорила?» — «Это неважно»,— почувствовал, что Мари опустила трубку на рычаг и тут же появилась в дверях. Он произнес еще пару вежливых слов и дал отбой.
Отчего ему вдруг припомнился тот случайный звонок?.. Сюзи лежала в той же позе, только ногу спрятала под простыню, жаль... «Долго ли — не знаю — мне будет двадцать три...» Сюзи, казалось, спала с открытыми глазами, но были они теперь не карими, а переливчатыми, с поволокой. В глубине мужской сущности дрогнул потайной чувственный нерв, в нем пробудились и потребовали выхода
наружу нежные и горячие слова, которые так хорошо прозвучали бы в ночи, в этом домике на колесах. Но он прихлопнул в себе это трепыхание и погасил горячие слова, как гасят в пепельнице сигарету.
— Наверно, спать пора, Шушан?
— Конечно, пора... бабушка.
Они одновременно выключили свет и засмеялись в темноте.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
...Гораздо позднее, спустя годы, поймет Арам Ваганян, отчего в тот весенний вечер, спокойный, с мирными облаками на небе, вдруг заплакал его дед Ширак Ваганян.
Эта странная беседа деда с внуком будет не раз пересказываться соседям, родне, знакомым, и каждый раз люди сперва вроде заулыбаются, а потом в глазах их начинает дымиться невыразимая, темная печаль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179