«Чайка и цапля рыбам враг, а аист — друг» — так с незапамятных времен гласит народная мудрость.
В эту весну гнездо на фонарном столбе возле дороги пустовало.
— Плохой знак,— заметил Феликс,— до сих пор я все надеялся, что они вернутся.— Он стоял опечаленный и хмурился.— Чертовщина какая-то, все уже не то, что было. И никогда уже снова таким не станет.
Странно было слышать такие речи из уст молодого человека. Всякий раз вызывала удивление и поражала способность Феликса отстранять от себя все, что его угнетало, и тут же выискивать себе новые проблемы. Он был нежен с детьми, постоянно рассказывал им о причудах природы, захватывающих, как приключенческие романы. В это утро он горевал об аистах, которые, возможно, устали после дальнего перелета из жаркой Африки, где зимовали. Или они сели южнее, в более тихой местности, поблизости от прекрасных лугов с множеством лягушек и всякой другой живности, которая здесь почти вывелась. Он рассказывал о белых и совсем уже редких черных аистах, о всевозможных разновидностях лягушек, жаб и мышей, словно ничто другое его никогда не интересовало и он и думать забыл о своих рыбах.
Дядя Ганс, Феликс и трое мальчиков сидели на траве и поджидали зеленых «попрыгушек». Детям особенно нравилось это слово, они не могли усидеть на месге.
— А я никогда не видел зеленой «попрыгушки», только на картинке,— сказал Матиас.
Он был городским ребенком, знал, что ему остается пробыть здесь всего еще несколько дней, и непременно хотел, когда за ним приедет мать, увезти с собой в стеклянной банке вместе с ящеркой и такую «попрыгушку».
— Смотрите, закачалась травинка,— прошептал Феликс,— вон там, где жужжит муха, рядом с одуванчиком! Теперь надо глядеть в оба!
Ему незачем было это повторять. Мальчики подкрались вместе с Феликсом к одуванчику и не вскочили, даже когда «попрыгушка» была совсем рядом и бросилась на муху.
— Поймал,— возвестил Феликс, держа в кулаке лягушку.
Между тонкими пальцами просунулась ножка, дети на нее уставились, а Матиас с опаской воскликнул:
— Только не делай ей больно, дядя Феликс, нельзя делать ей больно!
Это был их единственный трофей за весь день, хотя они провели там немало часов в ожидании, ползали вокруг, следили за каждой колеблющейся травинкой. Тем ценнее была для Магиаса «попрыгушка», тем безмернее его радость, когда Феликс оборудовал банку из-под маринованных огурцов песком, камешками, травой и самодельной лесенкой, даже наловил мух, которые под марлевой крышей, нахально жужжа, кружили вокруг лягушки и ящерицы.
Но тут возникли новые проблемы. Матиас приставал к дяде Гансу, жалуясь, что его любимцы ничего не едят и могут у него на глазах умереть с голоду. Он никак не мог успокоиться, пришлось вызвать Феликса, тот сразу же пришел. Снова последовали разъяснения, истории о плененных животных, в отличие от живущих на воле, трудности приспособления, необходимость считаться с этим и точные указания, чем и как кормить, причем ни в коем случае не перекармливать. А под конец Феликс рассказал о старом позерье, будто квакша подымается по лесенке, предвещая ведро и вообще что-либо хорошее.
— Кто в это верит, пусть верит,— закончил он,— можно ведь понаблюдать.— Он считал возможным, что одно из животных — самочка — и принесет потомство.— Вот было бы здорово, я бы за детенышами наблюдал, и мы бы их непременно вырастили.
О рыбах или аквариумах ни гугу, а ведь это было бы ему ближе. Весь интерес и нежная заботливость были направлены совсем на другое Возможно, он изо всех сил старался вырвать из памяти все, что раньше составляло содержание его жизни, и готов был использовать для этого любую возможность, даже самую пустяковую. Однажды ему это полностью удалось, когда он отказался от карьеры спортсмена. Тогда это был плод разочарования, благоразумие, решение, принятое по собственной воле. А на этот раз его насильно, приказом сверху, оторвали от воды, возле которой он поселился с намерением оставаться здесь до конца жизни. Никакого испытательного срока не было ему дано, никакого шанса еще раз начать рее сначала, никакого грузовика, никаких бочек, ни одного-единственного малька, которого доверили бы его заботам.
И вот Феликс до позднего вечера серьезно и с воодушевлением говорил о земноводных и пресмыкающихся, казалось видя смысл и ощущая удовольствие от того, что трое ребятишек затаив дыхание слушают его и с уважением относятся к его словам, советам и взглядам на природу.
23
Когда Феликс собрался было уходить, пришла его жена с рыбаком Эрлером, человеком лет пятидесяти, тот уже довольно долго дожидался Феликса у них дома. Детям пора было спать, дядя Ганс пошел укладывать Матиаса и должен был обещать присматривать за огуречной банкой с лягушкой и ящерицей, пока сам не ляжет. Он слышал, как на террасе Эрлер говорил об измерительных приборах, которые исчезли именно в марте, в то самое время, он тогда сразу об этом доложил.
— И что же? — спросил Феликс, как раз когда дядя Ганс к ним присоединился.
Оба собирались уже уходить, и Эрлер мялся, он предпочел бы говорить с Феликсом с глазу на глаз. Но дядя Ганс принес стулья, предложил сигареты, Феликс тоже вытащил одну из пачки, закурил и держался так, будто никогда не отказывался от курева.
— Измерительные приборы опять на месте, в сарае на Голубом озере, где я все тогда перевернул вверх дном, я же все-таки не сумасшедший,— выложил Эрлер, он не мог больше молчать о том, что с тех пор не давало ему покоя.— Неделю назад я их обнаружил, в ящике под окном, где они всегда лежали.
Феликс кивнул и присвистнул сквозь зубы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91