"Ни один Император, - подумал трибун, - даже такой,
как Маврикиос, не сможет знать о всех бедах своей страны. Но кое-что ему
все же известно". Император продолжал:
- Жители западных провинций, там, за проливом, завидуют нам. Уже
семьдесят лет яд Казда сочится в наши земли. Он сжигает наши поля, убивает
наших крестьян, захватывает и морит голодом наши деревни и города,
оскверняет жилища нашего бога. Мы сражались с приверженцами Скотоса везде,
где только могли. Но они как саранча: на место каждой издохшей твари
рождаются две новых. Их посол сплел свою паутину в самом Видессосе. Авшар
Проклятый не сумел в честном поединке одолеть солдата Империи и начал
вязать сети подлости и обмана. Он подослал заколдованного человека, как
ядовитую змею в ночи, чтобы умертвить того, кого он не смог убить в
открытом бою.
Толпа, к которой он обращался, низко, гневно загудела, словно земля
перед землетрясением. Маврикиос дал этому гулу набрать силу и поднял руки,
призывая к молчанию. Ярость в голосе Императора была не ораторским трюком
- он гневался по-настоящему.
- Когда же его преступление раскрылось, этот зверь из Казда удрал,
как трус, прикрывая свои следы грязным, богопротивным колдовством. И снова
он убивал, и снова он убивал не своими руками. - На этот раз ярость толпы
улеглась не сразу.
- Достаточно, говорю я вам! Достаточно! Слишком часто Казд нападает
на нас и не слишком часто получает отпор. Их бандам нужно дать хороший
урок. Да, мы терпеливы со своими соседями, но мы памятливы на
преступления. И злодеяния Казда лежат далеко за гранью, до которой можно
прощать!
Последняя фраза почти утонула в гневных воплях разъяренной толпы.
Марк подверг речь Императора критическому анализу и не нашел в ней
изъянов. В душе он восхищался даром Маврикиоса, который от слова к слову
вырастил в душах людей гнев, подобно тому как каменщик возводит здание из
кирпичей - ряд за рядом. Его откровенность была для толпы эффектным
новшеством.
- Война! - заревел Амфитеатр. - Война! Война!
Слово отдавалось эхом и раскатывалось по Амфитеатру, как дикий
перезвон колоколов. Император позволил людям покричать всласть. "Возможно,
он наслаждается, видя, как объединяется его народ", - решил Марк. Он
использовал всеобщую ненависть к Казду, чтобы преодолеть сопротивление
бюрократов, которые постоянно ставили ему палки в колеса.
Наконец император поднял руки, и люди медленно успокоились.
- Благодарю вас, - сказал он собранию. - Вы поддержали меня в том
деле, которое было правым в любом случае. Время полумер прошло. В этом
году мы ударим всей силой. Я сам поведу войска. В следующем году Казд уже
не причинит нам беспокойства!
Последние приветственные крики - и арена опустела, но люди все еще в
возбуждении переговаривались. Когда наконец Император пошел к выходу,
стражники тоже позволили себе немного расслабиться.
- Ну, что ты думаешь об этом? - спросил Скаурус Гая Филиппа, когда
они или к казарме.
Старший центурион почесал свой шрам на щеке.
- Он совсем не так глуп, в этом нет сомнения. Но до Цезаря ему
далеко.
Марк согласился с ним. Да, речь Императора зажгла толпу, что правда,
то правда. Но разгорячить народ и убедить в своей правите оппозицию - это
слишком разные вещи. Театральные действа ничего не значили для таких
холодных расчетливых людей, как Сфранцез.
- А кроме того, - неожиданно добавил Гай Филипп, - глупо говорить о
своих триумфах до того, как ты их получил.
"И в этом, - подумал трибун, - старший центурион был, как всегда,
прав".

7
- Какой-то намдалени ждет тебя у дверей, - доложил Фостис Апокавкос
утром второго дня после объявления императором войны. - Он сказал, что его
зовут Сотэрик, чей-то там сын.
Это имя ничего не говорило Марку.
- А он не сказал, чего ему нужно от меня?
- Нет, а я его не спрашивал. Не люблю намдалени. Для меня все они...
- И Фостис добавил сочное латинское ругательство.
Бывший крестьянин прочно вписался в общество римлян - лучше, чем
надеялся Марк, когда вытащил его из жуткой дыры в воровском квартале
Видессоса. Его лицо потеряло мрачное выражение, на костях наросло немного
мяса, чего, впрочем, и следовало ожидать. Но не это было главным.
Отвергнутый страной, где он родился, он делал все, что мог, чтобы стать
частью легиона и быть таким же, как его новые друзья. Хотя римляне уже
могли бегло говорить по-видессиански, что сильно облегчало их жизнь в
Империи, Фостис учился латыни с не меньшей быстротой, чтобы облегчить свою
жизнь в римской казарме. Он упорно и умело трудился, осваивая приемы
борьбы на мечах. Ни меча, ни копья он никогда прежде не держал в руках.
И... Марк наконец заметил:
- Ты побрился! - воскликнул он.
Апокавкос в смущении провел рукой по выбритому подбородку.
- Ну и что с того? Я чувствовал себя неловко - единственная борода в
казарме. Красавцем мне не быть, с бородой или без нее. Правда, я не
очень-то понимаю, зачем вы, ребята, это делаете - бритье приносит больше
неприятностей, чем пользы, если тебя интересует мое мнение. Но я пришел
показать тебе не свой выбритый подбородок. Ты собираешься говорить с этим
чертовым намдалени? Или мне сказать ему, чтобы он убирался отсюда?
- Думаю, я поговорю с ним. Что там сказал этот жрец несколько дней
назад? Знания никогда не бывают излишними.
"Подумать только, - сказал он про себя, - кажется, моими устами
говорит Горгидас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130